Пока предавались мы исчислениям, Мирелла не стояла даром. Она уже миновала заставу и вышла за городскую стену. У врат, опершись на алебарды, дремала пара стражей.
Мирелла шагала тропой через поле. Вдали от сутолоки Гамельна и от взоров его жителей она просветлела лицом. Расправила плечи. Вскинула голову.
Но ненадолго. Вскоре тело ее вновь напряглось от тревоги.
У реки она увидала Бедвика. Сей рослый детина, тоже из водоносов, был старше на несколько лет. Чернявый, скуластый, с грубым звериным лицом и будто дубленой кожей, он был вдобавок заносчив и буен, как необъезженный жеребец.
Польстясь пустынностью окрестных полей, он растянулся на мягкотравье и задремал.
Мирелла пошла крадком, молясь, чтобы он не пробудился. Воды нигде больше не почерпнуть: Везер река бурная. Лишь здесь умеряла она у берега свой клокот. В ином же каком месте ступишь в воду – того и гляди течением снесет.
Водоноска нагнулась наполнить ведра. Но едва окунула руки по локоть, кто-то стиснул ей ляжки. Бедвик спал вполглаза. Приметив девицу, он покрался по пятам и ухватил ее. Мирелла не пыталась вырваться из его хватки. Она была благоразумна. Дернись она посильнее, Бедвик может осердиться. Тогда, глядишь, еще зашибет, а то и, чего доброго, завалит в траву.
– Отступись! – проговорила она мягко. – Бедвик, пусти меня, нельзя мешкать, воду ждут.
Бедвик что-то проворчал в ответ. И продолжил свои изыскания. Руки его прокладывали путь вверх по девичьим бокам. Мирелла силилась хранить спокойствие. Нельзя было поддаться ужасу, что рождали Бедвиковы руки, лапавшие ее упорно и нагло. Водонос предпринимал героические усилия, тщась протиснуть ладони под плотные обмотки. Напитанная водою ткань противилась ему. Тогда стал он дергать ее, дабы порвать.
– Полно, – вновь начала Мирелла, как можно покойнее.
Бедвик распрямился во весь свой рост. С детства помня его повадки, Мирелла ясно видела: он распалился так, что вот-вот кинется на нее и придавит всем весом. Она почуяла знакомую угрозу быть силой взятой и поруганной.
Чтобы помешать подлым его замыслам, она перехватила поперечину от ведер и, повернув через бок, ткнула концом ее назад. Конец угодил Бедвику прямо в живот. Тот согнулся пополам. Мирелла вырвалась из его рук, взвалила ведра на плечи и бросилась прочь, пока не перевел он дух. Как ни тяжелы были ведра, она взбежала до самых ворот. Издали слыхала Мирелла, как громко бранится он ей вослед, но уже достигла стражей.
Она миновала ворота, не замечая хромца, укрывшегося в нише куртины.
Нищий давно уже шел за Миреллой. Едва ступила она за ворота, он поднялся с земли. Увечная нога чудесно исцелилась. Он побежал за ней до самой реки, надеясь еще урвать свою долю ласки от водоноски. Схоронившись за куст, он подглядывал за ней. Не ушло от него и общение Миреллы с Бедвиком: с увлеченьем наблюдал он, как юница дает себя щупать.
И вновь Мирелла вступила в гамельнский уличный гомон. И пропала в толпе, потупя взор, замкнувшись духом, напрягшись телом и навострив уши на звонящие по воду колокола. Угрозы удалось избегнуть. В этот раз.
Но сие не значило, что можно быть покойной. Она чуяла, некто шагает по ее пятам: она замрет – и он станет, она пойдет – пойдет и он.
Неспешно, дабы не встревожить и не оскорбить шедшего сзади, она оборотилась. Но бросила все любезности, едва узрела, что был то ребенок – то есть существо неопасное.
– Что тебе надо от меня? – спросила она.
Малец был ростом со стол, вида тщедушного и жалостного. Светлые волосья его запылились землею, тусклые щеки впали. Рубаха была ветхая, а штаны велики и подвязаны веревкой.
– Коли снеди ищешь, малыш, не в ту дверь стучать удумал, – сказала Мирелла. – Сам видишь, ничего у меня нет! Могу водицы дать, и только. Да смотри, чтоб стражник не приметил, как ты побираешься. А то несдобровать!
Мальчик пролепетал что-то о приюте, брошенных младенцах и наряде на водоношение.
– А, так тебя на смену прислали?
Мирелла смягчилась.
В Гамельне по тем временам безродный ребенок был только лишним ртом, и не больше. Всем было ведомо, что у этих мальцов голова еще не окрепла как следует и нет ни воли, ни рассудка, пока не минует им десять годов. И всё же нужно было их как-то содержать, с надеждой, что, выросши, они сгодятся в дело. В лестнице миропорядка дети были на самом низу: