- Слушай, - сказал Карл, когда захлопнулась дверь, и засов на всякий случай лязгнул, становясь в пазы. - Слушай, ты сегодня прямо такой разговорчивый. Это просто болезненное что-то. И вопросы такие задаешь. Странные вопросы. Не должен нормальный человек думать, откуда хлеб в магазине. Нормальный человек задумывается, когда хлеба в магазине нет. А ты, выходит, не совсем сейчас нормальный. Ну, я же говорю - лунатик какой-то. Но ничего, ничего, поживешь тут, откормишься, оздоровеешь. Будешь, как все. Нормальный.
Упавший в кресло напротив старого телевизора Иеро наблюдал с улыбкой за Карлом, который, проговаривая все это, методично двигаясь по кругу проверял все двери и окна.
- А я, может, и не хочу, как все. Мне бы - как мне, понимаешь? Вспомнить для начала - все. Вспомнить себя. Понять смысл. Вот зачем я тут?
- Ну-ну. И тут тебе помогут. Ты вт только свистни. Набегут, вопросы будут задавать - все вспомнишь. Даже то, чего не было.
В дверь громко постучали.
- Мы кого-то ждем? - вскинул брови Карл, вытягивая из-за пазухи оружие. - Твой пистолет где?
- Где-то в сумке.
- Черт побери! Я же говорил - всегда держать при себе!
Он на цыпочках подошел к двери, прислушался, показав из коридора Иеро один палец, потом рывком дернул засов и пнул дверь, которая тяжело, но без скрипа откинулась, чуть не задев отпрянувшего паренька лет шестнадцати.
- Господин Карл, - затараторил тот, глядя в круглый зрачок большого черного пистолета. - Вам посылка. Вот. Тут вот расписаться.
Карл молча взял его за шиворот, завел в прихожую, посмытривая вверх и вниз по лестнице, запер дверь и только после этого тихо спросил:
- Ты один?
- Один.
- Кто послал?
- Так ведь...
Паренек протянул перевязанный шпагатом пакет наподобие большой книги. На узле красовалась большая сургучная печать с гербом города.
Быстро расписавшись в квитанции и выпроводив нежданного гостя, Карл задумчиво разрезал упаковку вынутым из кармана ножом.
- Что случилось? - спросил из кресла Иеро.
- А то, дорогой мой гость, что зря мы прятались и путали следы. Они нас тут нашли сразу. И вот, посылочка от них тебе. Вот, гады! - это он уже сказал даже с каплей восхищения в голосе.
- Да что там?
- Ты сиди, сиди, сейчас покажу.
Он покопался в упаковочной бумаге, посвистывая через зубы, а потом перетащил все разом на колени Иеро.
- А ты ведь им понравился, знаешь ли.
- Это как?
- А вот тебе, смотри, официальные извинения от службы - вот, с подписью и печатью. Вот это - вид на жительство и разрешение на работу. Это вообще очень круто. Ну, и вот, в качестве компенсации, как я понимаю. Такие пистолеты - они, знаешь, дорого стоят.
- Э-э-э, - покопался в памяти Иеро. - Беретта?
- И карточка к ней. На имя Карла Иеронимуса Фридриха Вандерера. Вот мы и познакомились полностью, да? Теперь никуда не денешься, выходит, не отбрешешься. Знаю я, выходит, и Карла, и Иеро, и Фридриха и так далее... Да ты совсем сомлел, смотрю... И, кстати, гость мой дорогой, ты чего сбежал-то от нас тогда? Чем тебе было не так? Вот и нашли тебя в гостинице - сразу нашли.
Сбежал? Ну, не совсем так... Было такое, что заставило.
...
- Да ты не бойся, Карл с утра ушел на работу.
- А я должен чего-то бояться?
Страшного в девичьем теле ничего не было. Девушка, как девушка. Молодая. Только из душа. Одно странно - чего это она вдруг?
- Я тебе разве не нравлюсь?
- Ты мне нравишься.
Он всегда отвечал девушкам честно. И потом, как может мужчине не нравиться молодая девушка?
- Так в чем проблемы?
- Извини, с подругами и женами друзей...
- Уже и друг?
- Его убили в моем сне. За меня убили. И вчера он за меня выступал. Так что извини, но секс с тобой моей программой не предусмотрен.
- Твоей, значит? А моей? Обо мне подумал? Я, может, хочу! Я, может, страдаю и болею без настоящей большой любви! А он тут приезжает такой весь не здешний и предлагает идти лесом...
- Лесом?
- Лесом-полем-огородом, мать твою! Ты серьезно вот так сейчас со мной?
Она стояла перед ним нагая в капельках воды, которые так приятно собирать губами с женской кожи. Он сидел на скрипучем диване старой конструкции. Вот сейчас надо было встать, поцеловать в пухлые губы, потом пройти губами по шее, собирая блестящие капли, поцеловать в ключицы и ласково уложить на диван. Или повернуть к себе спиной и наклонить. То есть, как угодно - вот она, вся нараспашку. Вся - твоя.
- Пожалуй, мне лучше уйти.
- Пожалуй, ты прав.
...
- Да просто, понимаешь, нельзя же... Надо же как-то самостоятельно... И потом, я привык - один...
Уплывая в темноту, Иеро слышал собственный голос, негромко говорящий:
"Сначала ты думаешь - где я? Как в кино, когда очнется человек и все спрашивает, спрашивает, пытается понять - где я? Потом - кто я. Возможно, тяжелая травма, потеря памяти. Или наркотики. Кто - я? И наконец совсем философское - зачем я? Вот он я. Я - здесь. И я - я. Но - зачем? Голова не выдерживает".
Спал долго. Высыпался за две ночи сразу, получается. Поэтому проснулся фактически к обеду. Никого в квартире не было. Пока умылся, пока побрился... Нет, определенно надо куда-то идти обедать. Какой может быть завтрак, когда солнце уже вниз пошло?
Отвлек звонок в дверь. Не стучали, как вчера - вежливо позвонили.
Брать пистолет и как-то по-киношноиу прыгать от стенки к стенке и осторожно выглядывать Иеро не стал. Не было никакой опасности - так он чувстовал. Опять чувствовал. Открыл дверь.
- Ты же тут голодный совсем, - запричитала Мария. - Ни продуктов, ни запасов каких... Мы вот тебе принесли борща. Пирожков принесли - я напекла сама.
- Живой? - спросил Карл, улыбаясь. - Все нормально? Ну, пошли тогда на кухню. Говорить будем.
Все было вкусно и сытно. И снова была водка - они тут пьют ее каждый день, что ли? И разговоры, разговоры, разговоры...
...
Сначала ты как будто висишь в сети из тонких гибких струн, связывающих тебя с окружающими. Они разной толщины, разной крепости. А тронешь - и звучат по-разному. Вот эта струна тянется к матери, эта - к отцу. Вот струны к друзьям детства. Вот - первая влюбленность. Вот - еще и еще. Коллеги по работе, девушка, с которой каждый день встречаешься на автобусной остановке, толстый веселый продавец в магазине напротив, алкаш со скамейки у подъезда, дружелюбно улыбающийся беззубым ртом, потому что ты - "свой"...
Потом ты взрослеешь, натягивается поначалу струна, которая от матери. Сначала ее тянет просто, даже боль вызывает ноющую, и хочется эту боль прекратить поскорее, как качающийся молочный зуб - вырвать, и ты ругаешься, отталкиваешь, не звонишь, не заходишь, не отвечаешь - и она рвется вдруг со звоном. Становится сразу чуть легче. Именно легче - тут даже и спорить не надо! Потом другие струны одна за другой. Со звоном, с музыкой, целыми аккордами. И однажды вдруг чувствуешь такую легкость и свободу! Не держит тебя здесь больше ничто и никто. Не боишься никого и ничего.
Как паук, сидевший в центре паутины и вдруг сорванный порывом ветра со своего места. Летит он, не известно куда. Держится за обрывки, шевелит лапками, не понимая, почему не отзываются нити - а они ни к чему не ведут.
А потом вдруг - хлоп - врезался. Вляпался. Втюрился. Влюбился. И подумать было о таком нельзя. Все само собой как-то. Одна толстая болезненная нить связывает теперь двоих. И чуть шаг в сторону, она гудит басово, тянет тебя, выворачивает чуть не наизнанку, заставляет скорее вернуться, сидеть рядом, обниматься, держаться за руку, смотреть в глаза, видеть глаза - а больше ведь ничего и не надо...
- Понимаю, - сказал Иеро, посмотрев на них. - Мне кажется, это я понимаю.