А еще как ниоткуда выпрыгнули вдруг "активисты". Вот тут - молодежь в основном. Студенты, школота бывшая и нынешняя. Работать-то никто не хотел. А вот активничать, шляясь группами по улицам и наводя порядок, как они его понимали - это всегда с удовольствием. Вот только не понятно, правда, что ли, совершенно бесплатно работали? Или все же мзду от тех же магазинов брали? Хотя, какая тут может быть разница. Все равно - не по закону это. Не бывает таких законов, чтобы каждый любому - в морду. Чтобы витрины бить. Чтобы имущество портить.
В общем, получилось у них не очень. У тех, кто за сценой. Эти с теми так и не срослись, не сдружились. Гвардейцы пузатые, толпой собравшись, с удовольствием гоняли активистов. А те, опять же толпой, с таким же удовольствием в отместку гоняли черномундирников. Качали лодку, качали - и раскачали.
***
Василий Иванович бежал, смешно прижав локти к груди и почти не шевеля руками. Ногами он тоже шевелил не очень хорошо. Со стороны могло показаться, что он еле их передвигает. И все же - бежал. Задыхаясь от разрывающей легкие боли, придерживая правым локтем все время пытающуюся вывалиться куда-то вниз разбухшую печень, тряся животом, выпирающим над брючным ремнем. По груди больно стучал тяжелый автомат без приклада. То есть, приклад как бы был, но как бы и нет. Он был как-то хитро повернут и сложен, но добавлял своей сталью лишнего веса и так тяжелому оружию.
- Зачем, зачем? - билось в голове.
Василий Иванович бежал, прячась за углы и вслушиваясь со все возрастающим страхом в топот за спиной.
Ведь догонят. Все равно догонят. Они моложе и крепче. Еще они просто злее. Когда злой - тогда сильнее. Это страх ослабляет, а злость делает тебя сильнее. Злость пересиливает боль и страх. А у него живот, ноги уже совсем не поднимаются, печенка болит. И вот этот идиотский автомат еще бьет по животу и сбивает дыхание.
- Стой, стой, гад! - вдруг доносилось издали.
Тогда Василий Иванович резко брал в сторону, карабкался, оступаясь и оскальзываясь, на очередной кирпичный курган, слетал с него чуть не кубарем, снова таился за остатками стен.
Преследователи были упорны. Сейчас по всему городу, наверное, гоняли таких вот толстых и неуклюжих, записавшихся сдуру в гражданскую гвардию.
Он ведь даже выходил в патрули. И два раза стоял на охране митингов. У магазинов, бывало, когда был завоз продуктов со складов, тоже стоял. То есть, самый настоящий гражданский гвардеец. Да еще и с автоматом. С тяжелой этой стальной дурой, которая своим брезентовым ремнем уже натерла докрасна шею Василию Ивановичу. И два запасных магазина в сумке на брючном ремне только мешались.
- Да стой ты, дурик! Стой, а то ведь подстрелю, нафиг! - кричал кто-то сзади азартно и громко.
Эхо отражалось от стен, дрожало на чудом оставшихся в пустых окнах осколках стекла, влетало в уши, давило, лишало воли и последних остатков надежды.
Воздух уже не поступал в широко распахнутый рот. Сердце, казалось, готово было выскочить из горла. Печень проваливалась мимо локтя все ниже и ниже. И тут нога подвернулась. Лодыжку обожгло болью. Тело по инерции бросило вперед и впечатало в кучу мусора.
Василий Иванович резко перевернулся, ткнул стволом в сторону набегавших, дернул спусковой крючок. Все шарахнулись в стороны. Металлический щелчок - и все. Как в кошмарном сне. Только во сне еще бывало такое, что пули медленно выкатывались из ствола и падали прямо под ноги.
Он передернул затвор, выкинув в сторону блеснувший желтым патрон, снова щелкнул курком.
- Мужик, кончай, - забасил кто-то из подбегающих, которые поначалу-то рассыпались, увидев оружие, а теперь снова собирались в стаю.
- Патроны у тебя древние, понимаешь? Хрен оно теперь выстрелит. Лучше сдавайся, давай...
Вот только сдаваться Василий Иванович совсем не хотел. Он видел, что было с теми, кто сдался. Дежурный взвод организованно положил оружие у стен комендатуры. Еще через полчаса он весь был развешан на ветвях старинных дубов. Нет, это страшно. За шею - страшно. А еще их били. Долго и упорно били. Да за что, ну, за что?
Он снова передернул затвор. Снова пустой щелчок.
Опять... Еще раз...
Вот они, вот, уже замахивается передний!
И тут автомат в руках вдруг ожил, встретив длинной очередью в упор тех, кто почти добежал до жертвы. Длинной очередью, на весь магазин, потому что палец "замкнуло", скрючило, заморозило на крючке. Потому что очень страшно.
И еще от страха он кричал:
- А-а-а! - вот так кричал. Просто, - А-а-а!
И тут вдруг сразу стало тихо. Только падало что-то впереди почти неслышно, мягко. Что-то звякало негромко. А потом кто-то почти шепотом сказал сзади в самое ухо:
- Зачем шумишь? А?
Что-то холодное, как лед, как сухой лед, на котором лежали в детве брикеты мороженого, и который можно было выпросить и кидать в воду... То есть нет, горячее, как расплавленное железо, скользнуло вдруг, обжигая, по шее, зацепив горло. И сразу стало не страшно. Легко. А еще -- обидно. И даже не больно, вот что странно. А просто вдруг черные круги перед глазами, как от непомерной усталости, общая слабость, и хочется вдохнуть, и бежать, бежать, но ноги не несут. Хотя уже и не болит совсем нога. И только - спать, спать, спать... Неудержимый черный сон закрывает глаза.
***
- И вот, понимаешь, вспоминаю я прежнюю жизнь. Думаю: кому оно мешало? Еще кофе?
- Да уже не хочется что-то. Спасибо. Я бы лучше пошел, подумал, что и как. Не укладывается что-то в голове.
- У самого не укладывалось.
- Если встретиться опять...
- Так сюда и приходи. Я тут почти каждый день.
***
- Все дело в том, что тебе просто никто не нужен. В этом все дело. Да?
Солнце светило и мягко грело. Поднималась и ненатурально зеленела свежая трава. Одуряюще пахло тополями и еще черной жирной землей, привезенной откуда-то оранжевым самосвалом и сваленной возле будущей клумбы. Двое сидели на скамейке. Не в тени, еще дырявой и прозрачной из-за слишком маленьких зеленых листьев, не перекрывающих солнечных лучей, а на самом теплом месте, у входа в парк.
- Ну, почему сразу уж и никто? - подставил солнцу лицо и прикрыл глаза тот, что выглядел значительно старше. - Мне, скажем, нужен тот, кто будет меня кормить, поить, иногда сидя на кухне и разговаривая ни о чем, выгонять меня погулять, вернее, выводить, чтобы не было мне скучно, вообще не давать мне заскучать, подкидывать мне всякие новые идеи, смотреть со мной телевизор, ну, иногда возможна и постель... Постель - это же не самоцель, понимаешь. Главное, чтобы человек был хороший. Опять же, чтобы подталкивать меня, подпихивать вовремя, напоминать, в рамки вводить... Я ведь, знаешь, мог бы романы писать. Если меня толкать... Я же столько видел... Вон, у Кинга прямо про меня "Живи днем и давай жить дню!"...
- Толкать тебя... Да кому ты нужен? Оглянись вокруг! Просто оглянись вокруг.
- И что? Оглянулся, скажем, и что? Да полно вокруг таких, кому я нужен. Только ведь я им всем зачем нужен? Чтобы кормил, поил, иногда чтобы сидел на кухне и разговаривал ни о чем, чтобы гулять выводил, чтобы скучать и тосковать не давал, чтобы телевизор вместе... Ну, и постель, соответственно... Так что у нас с большинством курсы не параллельные, а пересекающиеся.
- Ой-ой-ой! Как он говорит-то! Пересекающиеся курсы у них! Нужен он кому-то, ага! Да ты просто неудачник! Беззубый вонючий старый неудачник!
- От тебя, молодой и удачливый ты наш, зато просто розами пахнет. Так ведь и несет... Фу-у-у... А между прочим вот та баночка, под лавкой - моя. Я ее первый заметил. И если ты будешь мешаться и возражать, то тоже станешь беззубым. Ишь, нашел неудачника... А баночка-то -- все равно моя! А еще, друг мой милый, мы все еще живы. И в этом главная удача.