Он сел. Спал без рубахи, только что одёжки сгрёб себе под бок, словно женщину. Торс как у античной статуи. Изваянной из этого — эбена, что ли? Или эфеба, нет, эфеб — не материал. Тьфу как пошло.
— Побратимы? А. В здешних краях родство считается по матери, вообще близкой женщине. А у моих родичей мать была другая, именем Затт Аль-Химми. Отважная, дочь Беспощадного, — произнёс он со вкусом. — Зацени имена: Хайсам — ястреб, Шахин — сокол. Я-то всего-навсего ворон, да и то на чужом языке. — Да и то не ты, а твой верблюд. — Хочешь сказать, что я не верблюд? Спасибо. так на чём я остановился? Нас с нынешним королём и его сводным братцем соединяет дама Эстрелья: принцу Моргэйну, нашему общему отцу, мать, вторая жена отцу третьего братца. Треугольник вроде такой слагается. А с теми, кто в замке, нет такой крепкой связки: просто мой Яхья на обе стороны обернулся.
Поднялся с матраса, продрал пятернёй грязновато-светлые пряди, неторопливо обернул чресла простынёй, ополоснулся, насухо обтёрся. Вылил грязную воду из таза в слив, заодно и малую нужду туда, похоже, справил. Натурально, получалось у него куда опрятнее и более скрытно, чем у самой Галины.
— Что-то с подъёмом запаздывают, — заметила девушка, пока он поднимал свои одёжки одну за другой и натягивал на себя.
— Это тоже одна из причин, почему я здесь. Вчера вечером при всех не упомянули, так я не хотел, чтобы ты сегодня зазря трепыхалась. Сегодня каждый из новых идёт в паре со стариком. Мне вон тебя на выучку отдали.
Причесался на две косы, препоясался, заткнул сабельку за кушак.
— Пошли схватим по чашке дзамбы из артельного котла и прогуляемся по окрестностям.
Должно быть, прочих её спутников учили в другом месте, потому что подъёмники стояли, да и на лестницах, освещённых прежними факелами и чем-то вроде плоских раковин с фосфорным налётом внутри, было не в пример пусто. Раньше-то суетились, расхаживали взад-вперёд, а теперь две-три группы только и попались на подъёме. Под их сапогами скрипела каменная крошка, ступени казались круче обыкновенного, девушка старалась держаться ближе к стене, Рауди шествовал посредине, чуть прикрывая даму с правого фланга там, где перила казались ему опасно низкими. Дорога тянется наравне с мыслью о дороге.
На площадках всё-таки передыхали, заглядывали в проёмы, ведущие на этажи, — оттуда высвечивало алым, голубоватым, тускло-зелёным. Либо открытое пламя, либо грибки, светляки и плесень, решила девушка.
— Что стоишь отдуваешься — мало каши ела? — сказал Рауди однажды.
— Ничего, двигай дальше — вот-вот второе дыхание получу.
И они продолжили подъём. Чем выше, тем более холодным и чистым воздухом навевало на них. Как будто в нём были растворены крошечные магические кристаллы…
Наконец, спутник позволил Галине выйти в один из коридоров.
Здесь иллюминация была, к её удивлению, дневной и не такой яркой, как должна была казаться с непривычки.
— Световые колодцы, — пояснил Рауди. — Такие проводники есть на всех почти уровнях, но небольшие. Тайком выходящие наружу в виде щели и с системой зеркал внутри. Ты бы сказала — аварийные.
А потом они отворили одну из выглядящих вполне обыкновенно дверей — и вышли наружу. На балкон или карниз с камнями, лежащими на самой кромке неровной грядой: то ли для безопасности вышедших, то ли чтобы сподручнее им было отбиваться от врагов, ползущих вверх по склону.
— Осмотрись. Не бойся, вниз не затянет. Я тебя за опояску поддержу.
Под их ногами обрывались вниз крутые склоны, образуя как бы глубокие ущелья, заросшие по краям хвойным лесом. Что было на дне их — неведомо: там клубился туман, переливчатый и непроницаемый. Его облака показалось Галине живыми — впечатление усиливалось тем, что временами они уплотнялись, делаясь более тонкими, потом вздымались стеной в едином ритме и тотчас снова опадали книзу. Дыхание чудища, что уже с трудом выдерживает напор грешного мира с той стороны преграды? Занавес, за которым скрыты чарующие тайны инобытия? И то, и другое.
Рауди стал сзади и сбоку, покрепче обхватил ей талию.
— Не скажешь ли, что там, за Радужным Покровом?
— Море. Это ведь оно нагоняет во фьорды волну за волной, оттого и туман колышется.
— Знаешь. А за морем?
— Рутен. Земля. Моя родина.
— Да. Мы стоим на самом переднем рубеже защиты. Как можно уйти отсюда в ваши земли?
— Не знаю.
— Но догадываешься. Вручить свою душу Господину и прыгнуть вниз. Только тебе не время рисковать.
— Я и не уйду… пока. Но оттуда могут прийти. По лощинам и по взгорьям. На армейских амфибиях, танках-вездеходах… Вооружённые по последнему стону военной моды… Или ваша страна не пропустит в себя такого похабства?
— Твои соотечественники, — отозвался мужчина с непонятным упрёком.
— И что — у нас воюют все со всеми. Одни патриоты с другими патриотами. Как только минули две мировых войны, так и понеслись по кругу искорки. Локальные конфликты.
— У тебя отменный строй мыслей, — заметил мужчина с той же интонацией. Пожалуй, что и двойственной.
— Да уж какой сложился.
— Для той, что с младых ногтей готова убивать, только пока не умеет как следует.
— Рауди, мне порядком надоели комплименты.
— Тогда переменим мелодию. Тебе кто-нибудь говорил, что ты красивая? Платиновая блондинка, классические черты, исконно славянский тип.
— Это ты о здешнем или тамошнем народе? Говорил…кое-кто в дальнем Забугорье.
— И врал бессовестно. С виду ты вроде моли белёсой, так что не заносись особо. Тем не менее в душу западаешь.
— Рауди, — Галина рывком обернулась.
— Не будь я так вымотан, запала бы и в плоть.
— Это флирт или нечто посерьёзнее? — она занесла левую руку, остановилась, промедление подобно смерти, пускай. Рауди перехватил, рывком завёл за спину.
— Закатишь оплеуху или истерику — пеняй на себя. Оба так и покатимся до самых Полей Блаженства.
— Ах да, я и забыла, что помимо Воронихи есть и кинжал.
Но так и не вытащила на волю из-за пазухи, потому что мужчина покаянно вздохнул и промолвил:
— Брачный контракт можно будет и дополнить, он же не на камне высечен. Прославленная воительница, какой ты явно станешь, имеет право на двоих.
«Медлю безбожно и к тому же заранее предупреждаю. Единственное спасение — что предупреждаю вовсе не о том».
Рухнула наземь, покатилась — боги, что за боль в вывихнутой руке, добро, что в нерабочей… отчасти… От обрыва к скале, к стене. Не на живот — боком.
Рауди следовал за ней. Несмотря. Ни. На. Что.
И когда уже придавил её сзади всей неподъёмной глыбой своего тела, произнёс:
— Молодец. Хорошо терпишь. А теперь упрись в камень ногами и выворачивайся. Делай из себя живой рычаг. Отпихивай соперника, вот-вот. Не бойся — мы далеко от кромки, на худой конец один-два булыжничка свалим.
Когда они растянулись рядом на выбитом ногами и боками снегу, Галина спросила, потирая запястье:
— Ты чего — нарочно устроил провокацию?
— Честно? — он усмехнулся в небо. — Если честно, то воспользовался ситуацией. Выжал её до капли. Раз уж приятная беседа так повернулась.
«Не вывих, только связки как следует потянула. Снега сразу приложить, и через недельку будет в норме».
— Но ты тогда — серьёзно?
— Дура, кто ж такое в лоб выясняет? Я ж совру — недорого возьму. Любой соврёт.
Выдохнул, снова вдохнул:
— Ты можешь ненароком сильно обжечься. Провоцирую, ты права. Чтобы сумела защититься. Сумела угодить брачному закону. Ибо я не вполне в себе волён.
Так и сказал — «волён».
А немного погодя они встали — с одеждой и репутацией, слегка подмокшими сзади — и отправились согреваться. Учитель на сей раз позволил ученице подложить в костёр лишнее берёзовое поленце и заодно нарушить сухой закон. Впрочем, надо отметить, что пьяные объятия показались невольным свидетелям куда целомудренней трезвых. А наблюдали они, свидетели, практически с самого начала, только что — немалое утешение — вряд ли слышали говоримые на уроке слова.
Без конца, почти четыре месяца и сотни лет, тянулась зима. Наука перемежалась с кормёжкой и одиноким бдением. Первая усложнилась до неимоверности — Галина и помыслить не могла о тех чудесах, которые можно сотворить с человеческим телом, в котором размягчены все хрящи. Также существовали сотни способов, которыми можно было использовать в деле инструменты, куда более безобидные, чем тупой столовый нож или достопамятная ковырялка для пробок. Та, с которой всё началось.