Второе и третье обстоятельства жизни оставались без видимых перемен. Варева можно было класть в миску побольше и подгребать ко рту ложкой, но мясом от него по-прежнему не пахло. Разве что бобами. Перестановок в спальных комнатах также не наблюдалось. Мальчишки и Орихалхо не жаловались на судьбу. У первых явно случались развлечения помимо секса: кто-то заключал дружеский союз, чтобы одолеть более сильного, потом союз распадался, происходили постоянные рокировки, человеческие зёрна слипались, разлипались, соединялись по-новому. Это напоминало вращение калейдоскопа.
Но вот с Рауди едва не получилась очередная стычка. Как-то Галина спросила между делом:
— Мой клинок — Вороница. Твой скакун — Ворон. А имя твоего скимитара?
— Оно тайное, — ответил нехотя. — Мой меч можно позвать, лишь желая обнажить в разгаре боя. Негромко. И уж, во всяком случае, не тебе.
— Боишься, что я выманю твою саблю и потом вызову тебя на поединок?
Рауди только зыркнул угрюмо.
Лишь много позже до неё дошло, как этот разговор можно было понять в свете местных этнических реалий: меч — мужское начало, поединок — знак любовного соития, прибавьте к тому же общее воздержание в качестве фона. Называется — неумная провокация.
«Кажется, по заслугам я тогда «дуру» от него заработала», — покаянно подумала девушка.
Врач — не мужчина. Учитель — не живой человек. На этом все мы спотыкаемся.
Впрочем, блуд оставался лишь на кончике языка, места в теле ему не находилось.
Так длилось до тех пор, пока вдруг с верхнего карниза не обрушился пласт жёсткого снега вперемешку со льдом, засыпав сразу несколько смотровых площадок. Разгребая его, Галина вдруг поняла: хорошо подтаял снизу, основательно. Съехал как на салазках. Поняла: уже началась весна, самое рисковое время в горах. Когда сходят лавины, по сухим от мороза руслам рвутся вниз бурные потоки — там, наверху, солнце играет прямо по-летнему, — и прямо на снегу зацветает лиловый шафран, каждая еловая ветка выбрасывает из себя ежовую лапку, целого нежно-салатного ёжика, даже пахнущего как-то по-особому вкусно.
Букетики крокусов многие таскали воткнутыми в особую прорезную петлю на куртке: обменивались с приговором. Рауди таскал свой трофей за ухом. Хайсам с Шахином наряжались, как цветы, в одинаковое, лазурно-голубое, присыпали щёки и надбровья рыже-золотой пыльцой: шафран — пряный дух печали. А вот Орри принесла в столовую целую пригоршню свежих лапок: лекарство от цинги. Даром что никто не болел, всё равно, что, в отличие от цветка, этими побегами большое дерево прирастает. Выложила в чистую чашку, уместила посуду на коленях подруги:
— Давно не виделись, ещё давнее беседы не затевали. Здоровья тебе!
— Спасибо, — Галина взяла новорождённую веточку, разжевала. В самом деле, все холода просидели словно в капсуле, пора оттуда на волю выбираться.
А на воле весна рифмуется с «война».
И вместо того, чтобы обучать каждого бойца по отдельности, инструкторы начали ходить с учениками строем. Пешим и конным.
Почему только сейчас?
Рауди пояснял вечерами:
— Мы тут рутенскую военную историю неплохо изучили. Ваши самураи против армии Хубилая бы не выстояли, кабы не ветер-камикадзе. По отдельности бойцы непревзойдённые, но толпе и строю обучены плохо. А вот гладиаторы Спартака римских легионеров за так лупили. Пока не выучили стоять намертво — на свою же голову. А причина? Всё та же. Мастера одиночного боя. Где правда?
— И там, и там. Строй несокрушим и стирает в пыль, когда нет оврагов. На равнине, на воде, в воздухе. Но не в горах. В горах приходится воевать один на один, и снова ценно умение одиночек. Пожалуй, и не в воздухе: слышала я намёки на то, что воздух закрыт для вторжений. И вода — флот доберётся до границы, а дальше пойдут завихрения. Насколько я знаю — а я знаю лишь то, чему меня выучили подобные тебе.
— Тогда для вторжения остаётся только земля.
— Только земля? Пожалуй. Устрашающие с виду бронированные чудища. Я мало ими интересовалась, к сожалению. Высокотехнологичная армия рутенцев — мягкие слизняки в непробиваемых мёртвых скорлупах, но кто у нас такой щелкунчик? На нас нашлют десантников. Тяжёлых панцирных десантников в бронежилетах и со штурмовым оружием. Вроде полиции, только ещё круче.
— Я тебя понимаю через пятого на десятое.
— И вдобавок нужно ли тебе понимать дилетанта? Неуча.
— У которого верное чутьё — а чутьё работает вернее разума. О чём ты помышляла, когда сказала о мёртвых?
— Не помню. Разве сказала?
— О танках или вообще броне. Они неживые, как любой неприрученный металл. Или не приручены, как любая мёртвая текника в Рутене. Возможно, это будет нам спасением.
— Тоже мне военный совет. Держу пари, вы там в верхах имеете более обоснованные мнения.
— Да. Но обоснований не хватает для того, чтобы угадать верно.
«Тогда мы все погибнем. И земля Вертдома тоже. Но Верт — ключ к Рутену. Камень-ключ в арке свода. Который полагалось раньше окроплять кровью. А сейчас только красят алым цементный раствор, говорил мой любимый герой. Из «Левой руки тьмы». Да, а как они пройдут в Верт всей толпой? С помощью хорового чтения?»
Галина не знала всего. Ей показывали истинно скондскую механику: скорострельные баллисты и катапульты, могущие опрокинуть на головы противника небольшую скалу, требушет по имени «Аль-Арус», «Невеста», в считанные секунды покрывающий небольшими камнями пространство в половину квадратного фарсаха, дальнобойные — впору винтовке четырнадцатого года! — луки и самострелы, клинки, заточенные так, что ими можно было перерубить волос вдоль — не то что поперёк. «Тщета по сравнению с автоматами, гранатомётами, ручными пулемётами и штурмовыми винтовками. И это даже если наши горы вынудят их к пешему бою. Как мы здесь осмеливаемся воевать?»
— Понимаешь, сэниа Гали, — отвечали старшие на её наполовину высказанный вопрос, — вот это как раз очень просто. Нам не нужна победа. Нам не требуется отстоять родную землю — её и без наших усилий не так просто погубить. Мы добиваемся лишь чести. Большего нам не приобрести, меньшего не потерять. А для того, кто не имеет ничего, любая мелочь — награда.
А ещё Галина видела воочию, что почтари летают через весь Сконд не покладая крыльев. Что некий важный народ — о нём ей сказали обиняком — собирается на внутренних подступах к замкам и что преодолеть землю полых холмов для него сущий пустяк, ибо угрызения совести и осознание собственного греха ему не свойственны.
Многое происходило — явно и тайно.
Но когда посреди ясного дня заревели трубы, вызывая людей за стены, это стало неожиданным для всех — хотя натягивали доспех, бежали по лестницам, грузили и грузились в подъёмные клети с заученной и бездумной чёткостью. Да и голос этих сирен, даже слышимый в стенах, был не сладкогласен, выйдя же за их пределы, оказался куда страшнее воя римской волчицы — буцины.
Когда ждёшь врага — не озирайся по сторонам. Но Галина Рутенка куда как чётко видит неширокую двойную цепь друзей, брошенную на горные склоны, кохертов, в злобном нетерпении переступающих по редкой зелени окованными бронзой ногами. Первый ряд пеший, второй — всадники: ни к чему подставлять скакуна под жёсткий удар снизу или поперёк колен. Позади всего — махины из дуба, напитанного водой, готовились бросить вперёд гигантские стрелы, камни и горшки с нефтью. Метких стрелков, затаившихся на карнизах. А на острие войска, близко от самой Галины, — три пеших фигуры: мужчина с непокрытой седой — серебристой — головой, златовласая женщина, рыжеволосый подросток. Бледная кожа, нестерпимо яркие глаза, слава, что ложится на их плечи вместо доспеха. Тяготит.