— Да, потому что я сломал Воронёнка после того, как напоил кровью моего возлюбленного князя, — ответил жеребец. — Так умерщвляют душу клинка.
Поговорив так, села Кацуми верхом на жеребца и отвела его к прочим своим лошадям.
Белого Ворона чистили до блеска, выводили на лучшие пастбища, кормили отборным ячменём и почти не заставляли работать. Только по временам госпожа выезжала на жеребце в поля, где оба однажды встретились, и клинок, сохранивший за собой прежнее имя, был заткнут за широкий женский пояс. О чём они там разговаривали и чем занимались — невозможно передать никакими словами.
Император умер, распрей из-за наследования не случилось: страна надорвалась от вечных войн и желала отныне лишь мира.
Как-то новый владетель сказал Кацуми:
— Всем я наделил наших с тобой отпрысков, помимо достойного титула. Он даётся низкородному лишь вместе с пожалованием земель. Но не могу же я отнять у одной семьи и передать другой? Не числится ни за кем из моих подданных никаких особых прегрешений. Но вот о чём желал бы я с тобой посоветоваться: не стоило бы по прошествии лет восставить оба опальных семейства? Не вижу я, в отличие от покойного батюшки, такой уж непростительной беды в том, что люди возжелали на людской же греховный манер одолеть зло.
— Иное зло уже сотворено, и великое, — ответила его милая подруга. — Не осталось живой крови ни у Ода, ни у Мори.
— Вот здесь ты и просчиталась наконец, моя умница, — с радостной готовностью ответил император. — Если забыла ты своё девичье прозвание, то я его помню. Ты происходишь из дома Мори, но введена в дом Ода. Только не сообщай мне, в каком ранге. Мне и так он известен, а другим слышать о нём не обязательно.
Так расселились побочные потомки верховного правителя на богатейших землях, принадлежащих обоим поверженным кланам. Имя роду было даровано новое, однако соединяющее в себе оба прежних: Одамори. Сделано было так, дабы никто не вменял новому роду проступков былого, но вспоминал лишь доблесть и верность, проявленные теми, кто втайне отрывал от сердца, втайне же любил и оберегал дитя, не имеющее истинного имени. Глава нового клана, Одамори Ранмару, всемерно почитал свою замечательную, несравненную матушку и постоянно советовался с нею. В день своего совершеннолетия юный Ранмару получил от Кацуми в дар фамильный меч по прозвищу «Воронёнок», она же и опоясала им сына в знак того, что передаёт власть более сильному.
Белый Ворон прожил очень долгую для лошади жизнь: более тридцати лет, если считать с момента реинкарнации. До самого последнего своего дня возил он на спине прекрасную Одамори Кацуми, только вскачь уже не пускался, но степенно переступал копытами, украшенными золотой насечкой.
Вслед за ним ушла и старая госпожа Одамори. Две вещи прорекла она со смертного ложа бесчисленным потомкам, кои собрались вокруг него:
— Карма исполняется над человеком вне зависимости от того, хочет он того или не хочет, и таким образом, о коем он и подумать не смел.
И ещё:
— Любовь по сути своей — свет настолько ослепительный, что на него опасно глядеть в упор. Ловить уголком глаза озорной блик, угадывать боковым зрением радужные очертания — этого довольно с любого смертного существа.
Сказала так — и мирно удалилась в Чистые Земли».
Авантюра пятнадцатая
— Вот, выходит, что, — вслух произнесла Галина, сворачивая документ потуже. — Вот какое он прощание устроил. Притчу сочинил. Держу пари, Красноволк и прочие новеллы не только переписывал в наилучшей манере.
Бывают тексты, что вмиг проясняют то, что уже случилось. Бывают — непонятные, но оставляющие занозу, которая обрастает жемчужными оболочками смыслов много позже.
Этот работал двояко. В прошлом и будущем.
Любовь, выраженная с обеих сторон сплошными обиняками. Так, чтобы не было необходимости на неё отвечать.
Нет, как она, Галина, была слепа: будто сейчас Рауди — королевская кровь. С этой его повязкой вплоть по глазам. Нет, хуже. Вороница шла напролом почище этой девочки-Воронёнка. Не понимая, что Белый Ворон… Красный Волк бережёт её от самого себя. И от неведомой, но, по его мнению, грозной беды.
Хотя — вполне ведомой. Не желал воровать, хотя ему вручили ключ от двери и показали, чем сами рады поделиться.
Беда семье или роду. Это надо учесть?
— Информация к размышлению, — тихо говорит Галина. — Братья-погодки… Шахин и Хайсам… Они что — были друг с другом неразлучны, словно Ода и Мори? Словно легендарные любовники японской истории — великий Ода Нобунага и юный Мори Ранмару? Оттого Рауд с ними ссорился и, как Ода, рвался к девице, смутно напоминающей мальчишку?
Знак незаконной страсти. Кого и к кому? Низшей к высокому, Галины к Орихалхо? Её же к Волку?
В конце-то концов, герой псевдояпонской истории тянулся к юной женщине. Женщине, что напоминала своей статью и поведением мальчика, мужчину.
Счастливый конец истории, начавшейся так скрытно, — и так драматически.
Потусторонний? В этих… Полях Радости?
А если это «элементарная подстава», как говорят в Рутене? Попытка растрогать? Не удалось грубостью, так на чувства надавил?
— Мне должно быть стыдно. Передо мной так или иначе раскрылись — а я хладнокровная тварь, — снова проговорила Галина, будто бы уговаривая себя.
Навряд ли у Волка есть силы играть сейчас. Даже если он в самом деле сочинил свою легенду накануне. Но!
Похоже на правду — не означает всей правды. Рауди ведь не сказал, что любит. Прямо — не говорил никогда.
Только ведь и герои новеллы ведь тоже. Намёк: учись понимать контекст.
— Пойти и сказать — «я поняла», пасть на грудь и разрыдаться — это типа «хочется, но никак нельзя», — сказала снова.
Развернула. Свернула. Завязала. Постукала по ладони. Кое-как поднялась.
И отправилась выяснять, где и что Орихалхо.
В конце-то концов, от сэнии Гали ожидают, что в результате она будет невылазно сидеть у ложа смертника? А вот накроетесь медным тазом со своими предсказаниями.
Орри, как мигом выяснилось, лежала в своей комнатке, но без Тхеадатхи — того забрали в общую госпитальную палату. Лицо — один большой кровоподтёк, что заметно просвечивает сквозь тёмную кожу, но опухло лишь слегка. И весёлая злость в глазах.
— А, явилась, героиня праведной битвы, — приветствовала, чуть кривя губы.
— Что-то не так? — Галина подошла, села на край низкого дивана.
— Напротив. Ты отличилась. Что называется, вырвала победу… Из чьих только рук — не знаю. Послала народ в рукопашную, когда второе по рангу начальство сидело в резерве на карнизах.
— Орри, скажи по чести, я виновата в мясорубке или в том, что убито было слишком мало?
Подруга рассмеялась и снова состроила гримасу: такую неожиданно потешную, что Галина рассмеялась — и снова прорезался тот чахоточный кашель.
— Что с тобой?
— Чепуха, то же, что со всеми. В грудь плотно заехали. Судя по эффекту, метнули гранату из подствольника. Побочный результат бойцовой эйфории. Пыла, одним словом.
На военный жаргон и соответственно чёрный юмор Орихалхо не среагировала — попросту не поняла.
— Я не укоряю. Что вышло, то вышло. Только теперь с тебя спрос будет двойной. Нет, тройной — по числу удач. Многократный. Как с живого амулета.
— Не беда. Я ведь вполне могу не поправиться.
— Что так мрачно?
— У Рауди Огневолка побывала. Ты о нём знаешь?
— По горячим следам. Мало кто знает больше. И слышала, как он сказал, когда нас рядом положили; «Без обеих рук ни выводить буквы, ни замахиваться клинком, ни любить женщину. На кой мне сдалась эта жизнь?
— Обеих, Орри?
— После того нашего Рауди оперировали. Никто не представляет, почему одних из этого жуткого оружия буквально пополам перерезало, а другие будто щитом незримым укрылись. Великая Мать для себя придержала, наверное.
— Эрешкигаль или Эрдени? Природа или нижняя земля Верта? Мистика.
— Можно и пренебречь. Слушай, Гали, мне трудно сейчас. Тебе тоже, но лекари тебя не смотрели. Иди и реши с ними все вопросы.