— «Испокон веку попеременно дружили и враждовали роды Октомбер и Шарменуаз, оттого и воздвигли башни совсем рядом друг от друга, но на противоположных берегах буйной реки. Друг легко переходит воду в мелком месте и стучится открытой ладонью в кованую дверь. В огне войны брода не ищут — враг лишь кусает кулак, затянутый в латную перчатку, при виде отвесной стены, в одно и то же время близкой и недоступной.
Прайм да Октомбер и Згонд да Шарменуаз, не наследники, но вторые сыновья, коим сами боги велели отдать себя мирному служению, родились от жён-чужеземок, взятых то ли в залог мира, то ли в качестве военного трофея. Кровь обоих родов кипела в младенцах, то извиваясь клубком разъярённых змей, то расстилаясь речною гладью. Источником раздора могли послужить сами имена — одна и та же повитуха поневоле принимала роды, упокоив подруг по несчастью в одной из малых спален замка Октомбер, и будущий Прайм родился на мгновенье раньше будущего Згонда, тут же заорав во всю глотку. Згонд подождал, пока его отделят от пуповины, и — случайно или нет, тут мнения расходятся — с кряхтеньем вцепился соседу в куцые волосишки прямо на пеленальном столе.
— Ишь, первый во всём ладит вперёд поспешать, — сказала женщина про младенца. — А второй тихоня получился, хоть и настырный.
Все вокруг подумали, что повитуха, как у них, колдуний, бывало в заводе, угадала верные имена, очень кстати совпавшие с прозваниями оттичей и дедичей.
Может быть, обоих ребятишек впоследствии нарекли куда более пышно, но звали обычно по первому сказанному слову, и его же сохранило время.
Нравы в те времена были простые, и обычай отдавать сыновей сюзерена в дом вассала, чтобы знать им жизнь тех, кто ниже ступенью, был в большом почёте. Прайм со Згондом едва от соска кормилицы обретались вне замковых стен, и первый урок их нарисован был не пером на бумаге и стилом на восковой дощечке, а пастушьим посохом по ковылю и копытами скакуна по степному бездорожью. Не раз им случалось нападать друг на друга или, стоя во главе, натравливать одну ватагу сверстников на другую, а потом залечивать синяки, зализывать кровоподтёки, вправлять вывихнутые пальцы, носы и прочие члены тела. Что изрядно печалило родню, ибо юнцы были хороши собой и казались отлиты в одной форме, как близнецы. Чёрные гладкие косы до пояса, серые глаза, изменчивостью своей сходные с грозовой тучей, светлая, как бы мерцающая в темноте кожа — полное подобие своих матерей-чужеземок, что и вовсе казались белокурым северянам на одно лицо.
Всё сказанное происходило в мирное время, когда отцы-владыки ещё кое-как терпели угон скота и умыкания невест противобережной стороной. Когда же терпение заканчивалось и с обеих сторон через воду начинали переправляться оружные отряды — броды заваливали ржавым боевым железом, а наших отроков разводили по их покоям, откуда они хмуро любовались друг другом через гневно бурлящее ущелье. Как-то само собой вышло, что оба выбрали для себя комнаты, находящиеся прямо напротив, окно к окну.
Подросши, Прайм и Згонд сумели несколько усмирить свой нрав, а их отцы — амбиции. Обоим старшим пришло в голову, что настало время готовить вторых сыновей к будущей деятельности: клириков и грамотеев, сведущих в политике. Тогда нередки были случаи, что пока старший вникал в дела управления отцовым поместьем и учился его защищать, младшему удавалось дослужиться до орденского генерала или даже нунция.
Ну а оба младших отпрыска научились уважать в другом достойного противника из тех, кто позволяет тебе одержать весьма убедительную победу.
Итак, был призван умелый педагог, которому обе семьи могли платить разве что вскладчину. Оттого и учеников пришлось посадить в одну камору и за один стол — и было это снова в замке Октомбер.
— Не держат огонь близ соломы, — заметил учитель, едва ознакомившись с обоими подопечными.
— Кто из них огонь и кто солома? — посмеялся отец Прайма. — Оба друг друга стоят.
И в самом деле, учились юноши в равной степени блестяще — соревновательство добавляло им азарта. Прайм брал живым умом и даровитостью, Згонд с лихвой возмещал некую медлительность мысли обилием знаний, кои всегда были наготове, будто извлекались им из объёмистой копилки. Чтобы ещё более поощрить рвение к наукам, хитроумный старик-ассизец выдумал добавить ко вполне обыкновенной в те времена розге нехитрую подробность. А именно: в течение всей процедуры усердный должен был держать ленивца за руки, плотно прижимая к скамье, или — в случае проступка более существенного — поднимать на свою спину с задранной до плеч рубахой и спущенными ниже колен штанами, чтобы как можно более расширить место целебного воздействия. Такое казалось троим куда менее стыдным, чем если бы для сих дел призвали слугу (сёк же учитель сам и с изрядной долей жалости) и уж, во всяком случае, гораздо более воспитывало в юношах стоицизм. Ни один из них в присутствии другого не смел издать ни звука, каким бы тяжким ни было истязание.