В общем, всё было на мази — то бишь смазано, подмазано и поставлено на резвые колёса.
Посреди наступающих и отступающих проблем я держался скромно и с уверенным достоинством: педель в аристократическом учебном заведении.
И вот именно тогда мне нанёс визит сам молодой Марсальский Господин.
С неким опозданием замечу, что власть в городе была о трёх головах. Первое — своего рода парламент, в свою очередь состоящий из двух палат. О нём уже было. Второе — некий пришлец в чине маркиза или графа. Его можно было бы и не считать, только вот назначал его король, а держала на привязи Супрема. В центральных землях этим монашкам уже начали переламывать хребет по причине Великой Готийской Заварухи, сиречь революции. Однако последний король ещё не был удавлен на кишке последнего попа, его королева не сложила под меч очаровательную головку, а простые граждане считали, что в такой помойной клоаке, как Марсалия, навести и сохранить порядок могут лишь оборотни — ищейки в чёрной сутане, которую легко поменять на мирскую одежду.
Ну да, тот же род зверя, что и моряне. В некоем смысле.
А третьей головой был Старый Господин города. Мейстер Годомер.
Исполнитель суровых приговоров. Городской палач.
И не думайте, что от него так уж нос воротили. Маэстратцы вынуждены были перед ним стелиться, прямо-таки лебезить: верная рука на эфесе меча — дело редкое, а нужда в ней никогда не перестаёт. Неровён час такой ценный специалист уйдёт в места, где лучше платят. К подножию лутенской Старой Брюзги, например. (Говорили, у тамошних заплечных мейстеров уже руки отваливаются — за шнурок дёргать. Или по старинке винты на гарроте закручивать.) По традиции, городские господа были мастаками в деле целительства: приходилось досконально изучать телесный строй и склад, причём, что ценно, благодаря обильному вскрытию мертвецов. Также — чтобы не простаивали без дела — им дали на откуп местные бани и отхожие места, отчего сад вокруг «Вольного Дома», обиталища палачей вне городских стен, было не стыдно показать любому герцогу, а члены господской семьи благоухали крепким лавандовым и гвоздичным мылом собственного производства. Я имею в виду растительное и животное сырьё, а не конечный продукт.
А ещё палачи в рамках традиции блюли в лупанарах тишь, гладь и благодать. Чуточку пробовали на зуб доброкачественность предлагаемого товара, в частном порядке меняли здешнее шило на своё мыло — ну, как всегда.
Так вот, расположилось любимое чадо старины Годи в кресле напротив меня и доложилось по существу.
Парню уже скоро двадцать лет, действует при папаше и его именем успешно, однако работать самостоятельно не дают. Не позволяют вступить в гильдию и сдать шедевр. Считают незрелым, хотя в полную силу вошёл, как и положено людям его склада, лет в шестнадцать.
— И отчего так, мейст Фальбер?
(На самом деле он Фальберг, на вестфольдский манер, но тут же у нас Готия.)
Оказывается, не умеет соблюсти меру. Слишком ненавидит преступников и жалеет тех, кто невинен. Не владеет собой в должной мере. Переступает за грань и в результате причиняет лишние муки и тем, и этим.
— Невинным-то отчего? И откуда они вообще у вас берутся?
— Утверждение свидетелей, мэс Лебонай. Их обвинения следует проверить и запечатать силой, но прилагать вдвое, а то и втрое меньшие старания, чем если бы они сами преступили. В попытке облегчить дело у меня зачастую срывается рука. А если меня не примут старшие — семья, того и гляди, потеряет город.
Беру назад слова о незаменимости мастера такой квалификации. Нет, они правильные, но после смерти отца Высокие и маэстрат не обязательно ищут среди сыновей. Чаще назначают свободные выборы.
— И как ты, сынок своего отца, собираешься выходить из положения с нашей помощью?
Он пояснил. Ему требуется некий нейтрал для оттачивания мастерства. Не виновный, не откровенный ангелок — разве что в рамках игры, в которой самому Фальберу, впрочем, неохота принимать участие. Не придающий особого значения внешним, так сказать, воздействиям и обстоятельствам. Терпеливый и обладающий развитой волей. Готовый не только подчиняться, но в какой-то мере и властвовать. Мои моряне именно таковы.
— Твои определения меня удивляют, мейст, — ответил я. (На самом деле — лишь тем, как хорошо он понял моих подопечных. Хоть и не до самого конца.) — Моих деток используют для игры в господина и раба, наказание и подчинение, но никто не желает от них большего.