Этим пришлось, в конце концов, удовлетвориться: мне было ни к чему возникать на горизонте таких осведомлённых особ.
Дознание продолжалось недолго: братья куда как резвы на руку, тем, в частности, и славятся.
Не прошло и двух месяцев, как маэстратский суд, действующий по прямой их подсказке, постановил главного содомита покарать огненной смертью. Что, кстати, легко угадывалось заранее. Он же, то бишь суд, указал, что в рамках епитимьи следует поручить исполнение приговора новому городскому мейстеру, что и будет зачтено ему как шедевр. Монахи упросили суд (или суд упросил монахов — не столь важно) предоставить палачу возможность убить своего пациента ещё до того, как пламя коснётся его кожи. (Обычная, кстати, практика, иногда такое сразу прописывают в приговоре, но чаще палач совершает мизерикордию на свой страх и риск.)
Семья во всём поддержала Супрему. Иначе бы ей грозила потеря города, богатства, потомства и кое-что похуже. Деду Годомиру очень кстати напомнили, что близнецы в древности считались исчадием сатаны. Тем более от морского существа. Тем более — от мужчины. И те, кто покрывает…
В общем, вы поняли.
Фальбер поддался таким убедительным и всесторонним аргументам, хотя вряд ли охотно.
Накануне казни смертнику разрешается принимать посетителей. Поэтому девочки купили на рыбном рынке и приготовили кое-что из специфически морянских деликатесов — это на официальном языке называлось «Финальная трапеза приговорённого», а на моём личном — «Последняя в жизни отрава». Я отнёс это к нему в камеру.
Коль выглядел совсем мальчишкой. Изрядно похудел, волосы, совершенно седые, ему обрезали — наверное, чтобы не казался девицей и не вызывал излишних симпатий. Ел принесенную мурцовку он с большим аппетитом и нимало не показался мне угнетённым.
— Тебя не страшит завтрашний день? — отважился я, наконец, спросить.
— Что? А, понял. Повешение было бы куда хуже. И утопление. И наказание стеной. Ты ведь знаешь, содружник: мы можем долго жить, совсем не поглощая воздух. Мне повезло — я вообще жутко везучий.
И ободряюще улыбнулся.
— А Фальбер что говорит?
И тут Кола выдал несообразное. Почти разыграл представление в лицах.
Фаль спросил, как ему действовать: проткнуть шейную жилу или ударить в сердце. Поскольку всё легально, он может подарить другу смерть чистую и безболезненную.
— Не нужно делать ничего такого, — воспротивился Кола. — Ты плохо знаешь Морской Народ. Мы живём на грани, сражаемся на грани, зачинаем себе подобных на грани, на грани же уходим в Вечные Поля. И прошу: не подходи ко мне со спины, я ведь не трус. Зажги оба огня перед моим лицом и стань впереди костра, чтобы мне видеть и знать: ты снова погружаешь меня в пламя и кутаешь в жар. Тогда мне легко будет взлететь.
А ещё Коль попросил о вещи более прозаической: проверить, глубоко ли вкопан столб, и надёжнее закрепить цепи, чтобы ему в беспамятстве не разметать вокруг пылающие брёвна и не попасть ими в толпу. Ибо моряне очень сильны — мало кто подозревает насколько.
На следующее утро его сожгли при большом стечении народа. В Марсалии обожают смотреть на то, как мужеложцы расплачиваются за грех, поэтому Коля нарядили в тончайшее полотно и специально установили поверх сруба: огонь первое что делает, — раздевает. Законом предписывалось вводить обречённого внутрь колодца из брёвен, чтобы только голова и плечи выступали наружу, но тут ритуал был нарушен специально — чтобы, вдобавок, все могли убедиться в кардинальном отличии морской бестии от человека. Господин Фальбер вёл себя безупречно: подмастерьями не пользовался, ковал надёжно, поджигал бестрепетной рукой и держался вблизи от огня даже и тогда, когда явно некому было оттуда на него любоваться. От такого жара глаза даже у ба-нэсхин лопаются и вытекают почти сразу.
А потом толпу разогнали, чтобы палач и его помощники могли убрать на эшафоте: разгрести угли, разбить череп и крупные кости специальными щипцами и… ну, собрать несгоревшие внутренности, они обычно остаются практически невредимыми благодаря своей влажности, в нечто вроде реликвария.
Ларец из цельного малахита, внутри которого спрятана большая серебряная капсула, я видел в «Вольном Доме» не однажды.
Я ведь не разорвал своих отношений ни с семьей, ни с городским господином по имени Фальберг Годисон. Сейчас вы поймёте, почему.
Он явился ко мне первым, хотя и у меня было что ему сказать.
И попросил представить его какой-нибудь девице-морянке из последних поступлений. Сказал, что хочет взять её в жёны — ни больше ни меньше — и вполне доверяется моему выбору.