И вот при их виде наш Ветреный Цвет прямо взвился:
— Это же мои литеры!
Почти не замечая робкого сопротивления Эколы, он сдёрнул связку с её талии вместе с поясом и начал пристально изучать.
Оттого и не заметил того, что впервые меня насторожило: лёгкой полуулыбки на пухлых устах цвета благородного бистра.
Брат Глебион в миру был оружейником, изготовлял отнюдь не одни подковы, но знатные сабли и кинжалы, а более того украшал их лезвия чеканкой да золотой нитью. Он смастерил для нас бруски матриц со вдавлиной и пунсоны с соответственной выпуклостью — сначала, для пробы, по числу букв алфавита, потом с учётом того, что одних знаков письма было больше, других меньше, и соотношения между ними были отлично известны.
Кажется, приспело время объяснить, откуда у нас возникла не просто идея, довольно очевидная, но точные математические расчёты, позволившие нам заказать и того, и другого в нужном количестве. В миру мне платили немалые деньги за мои донесения, способные примирить и рассорить владык, но более того за умение изложить их на письме хитроумным способом, требующим для понимания некоего ключа (не напрасно я так обмолвился ранее), или шифра. Сочетание сих особых знаков, неведомых и непонятных никому, кроме посвящённых, именовалось литореей.
Итак, мы начали свою деятельность. Я рисовал буквы и подобные им знаки, Зефирант — нехитрые украсы. Глебион, чьей прямой обязанностью была чеканка литейных форм, подсказал нам дешёвый металл для литерных отливок: семь частей свинца, две сурьмы и одна — олова. После очищения от заусениц и наплывов и скрепления с дубовой основой получались литеры, кои мы закладывали в особую рамку и натуго скрепляли, чтобы не развалилась. Брат-плотник, работающий на оба монастыря, изготовил нам хитроумное подобие виноградного или масличного жома — собственно, даже не его, а нечто новое и лишь работающее на сходном принципе.
Как же мы обрадовались, когда пред нашими глазами явилось подобие рукописной страницы, почти неотличимое от образца! Помню, что это был заглавный лист жития святого Патрика, коий учил нашего отца-основателя. Выбрали мы его из-за почти полного отсутствия суетных украшательств.
Аббат тоже немало порадовался:
— До сих пор мы могли нести священное слово лишь малому числу жаждущих его, — произнёс он. — Ныне же я вижу горний свет, воцаряющийся по всему Вертдому из конца в конец.
Эти его слова будто поставили на скриптории жирный крест. Тем переписчикам и художникам, кто был помоложе и обладал твёрдой рукой и зорким глазом, поручили вырезывание рядовых литер и буквиц, покамест ещё простеньких, тем, кто не боялся огня и раскалённых металлов, поручили словолитню, зрелых и обладающих пристальным вниманием ставили к наборным кассам и прессу. Старики же, которые мало на что годились, пополнили войско сборщиков Божьей милости, по-простому — побирушек. Только что принимали они вовсе не хлеб и даже не одни лоскуты и обрывки вервий, но сведения. О местах, где река преодолевает пороги, — для постройки бумажных мельниц и, так сказать, прачечных, где ей варили, лощили и утюжили, о залежах хорошей посудной глины и расположении меловых холмов, кои владелец мог бы сдать в аренду. А также где продают нестроевой лес — ради покупки оного.
На все дерзостные начинания требовалось немало золота, серебра и доброй меди — оттого убранство монастырского храма и трапезных — монашеской и для знатных гостей — стало дышать святоотеческой простотой. Впрочем, к моему облегчению, реформы не коснулись ни лазарета, ни странноприимного дома: также и сады, поля и огороды, а также аптекарский дворик отнюдь не пребывали в забросе. Монахини также помогали чем могли, — отец Бергений, кто занимал в церковной иерархии место повыше, чем их аббатиса, и кстати был их общим исповедником, весьма кстати запретил им читать Писания всуе.
Но, к сожалению, пришлось нанимать и покупать конверсов — проще говоря, рабов. В основном из морян и полукровок.
Возможно, это снова Эколампадия нас надоумила: мол, её соотечественники с виду неказисты, зато смирны и на диво работящи. Буквально семижильные. Стала он отчего-то вхожа не только в привратницкую, но и в покои старших. Вхожа при уйме свидетелей, безусловно. Блюла она себя почище иной богатой невесты в миру.
Но и с нами обоими дружить продолжала.