Молнии срываются с лепестков, фокусируясь где-то в глубине пирамиды. Закручиваются многослойным вихрем, и над вершиной появляется темная точка. Отсюда не разглядеть, что это, слишком велико расстояние и мал предмет, который поднимается над заводом, будто удерживаемый электрическими разрядами. Точка наливается цветом, сперва красным, потом оранжевым, затем полосы спектра сменяются в бешеном калейдоскопе. Пока предмет не начинает светиться белым с голубым оттенком. А затем он медленно набирает высоту, поднимаясь все выше и выше. И когда точечка почти скрывается из глаз, она внезапно ускоряется, разбрасывая в стороны снопы разноцветных искр — они опадают на пирамиду, причудливыми всполохами прыгая по наклону внешних стен. Режущая глаза вспышка…
Когда зрение возвращается, завод уже находится в привычном состоянии — простая, строгой формы пирамида.
— Красиво, да? — Салис восторженно хлопает слезящимися глазами.
— Невероятно, — охотно признаю, такого я не видел никогда. — Но что это было?
— Завод запустил светлячка, — как нечто само собой разумеющееся произносит чтец. — Обожаю на это смотреть.
— А когда он вернется? — И вернется ли вообще?
— Э-э-э. — Мой простой вопрос ставит его в затруднение. — Не знаю. Обратно светлячков доставляют ловцы и выгружают их в порту.
— А как они попадают опять на завод?
— А я знаю? — Он беззаботно махнул рукой. — Пойдем покажу твою комнату…
Комната — слишком громко сказано! Скорее келья монаха-аскета, иначе назвать трудно. Овальное помещение, пять на четыре шага, грубая деревянная кровать да деревянный сундук с крышкой без замка. И все. А нет, в сундуке нашел матрас, набитый пухом, также пуховое одеяло, березовый валик, обитый войлоком, видимо подушка, да комплект белья. И в чем выгода быть чтецом? На сеновале у Тука было удобнее и больше места!
Но возмущаться не перед кем. Салис куда-то утопал, пожелав спокойной ночи. Я застелил ложе. А что, не так и плохо! Даже более того, пуховая перина оказалась на удивление мягкой и приятной. Не успела голова коснуться войлока, как я уже спал. Сказались сегодняшние перипетии.
— Вставай! Уже утро. — Кто-то тормошит меня за плечо.
— А, что?
Где я? И тут пелена сна спадает, и я вспоминаю…
— Пойдем, сегодня хорошая погода, и я попросил приготовить нам завтрак на природе.
Салис выглядит бодрым. В отличие от меня. Чувствую себя как лягушка, перееханная танком.
— Умыться где можно?
Хочется принять душ, но это мечты… Встаю с кровати, на автопилоте одеваюсь.
— На.
На угол кровати падает какой-то брусок нежно-салатового цвета.
— Что это?
Взвешиваю в ладони этот предмет. Грамм двести, и какой-то он склизкий на ощупь, но при этом не оставляет влажных следов.
— Пима. Это пима.
Объяснил, ага, я сразу и понял.
— Я не знаю, что такое пима!
Если запустить брусок ему в живот, с такого расстояния юный чтец, пожалуй, и не увернется. Оценивающе подкидываю пиму на ладони.
— Специально для тебя сделал! — Он настолько горд собой, что создается впечатление, будто он своими руками слепил «это» из подручных материалов. — Положи пиму на ладонь, закрой ее другой.
— И?
Сделал как он говорит.
— А теперь подуй на нее.
Тьфу, наверняка, проснись я полностью, ни за что не последовал бы его указаниям. Но сейчас — подул.
Пима мгновенно потеряла форму. И начала растекаться по ладоням. Стала вязкой жидкостью. Но при этом почему-то и не думала капать на пол, а текла вверх по рукам, затем по плечам. Все тело жутко зачесалось. Что за хрень?
— Стой! Не разжимай ладони! — Ох, сижу в испуге, боясь пошевелиться, жижа уже закрывает глаза, забирается в волосы. Боюсь открыть рот, а то попадет и туда. — Задержи дыхание! — Упс, очень вовремя! Что-то затекает мне в нос, перекрывая доступ кислорода. О господи! Что происходит? — Ты чего? — В голосе мальчишки явственный испуг. — Дыши!
Судорожно втягиваю в себя воздух. Ох! Воздух! Как хорошо-то!
— Ты чего? Чего сидишь и не дышишь, аж позеленел весь! Не пугай меня так. И положи пиму в ящик, полезная вещь.
Замечаю, что меж ладоней вновь лежит твердый брусок пимы.
— Что это было? — мягким и спокойным голосом осведомляюсь у Салиса, еле сдерживая себя, чтобы не набить ему лицо.
— Как, что? Ты просил умыться. Я тебе дал пиму, теперь ты чист. — Это что, было какое-то местное мыло? Сижу в прострации. — Что, разве неприятно? А я люблю, когда пима чистит кожу. Ничего, скоро привыкнешь и начнешь получать от процесса радость.