— Голубчик, это тебя, — сказал товарищ Вацек.
В черной трубке что-то зашумело, затрещало — это звучал незнакомый мир карлинской «Теслы». Механический цех, где работал Михал, заявлял о себе равномерными ударами и писклявыми звуками, как будто там втаскивали плохо смазанную коляску на крутой холм.
Мирка в этот момент чувствовала себя как на сцене театра в какой-то неудавшейся пьесе, где каждый знает, что вот сейчас будет решаться очень важный вопрос, как пишут в рецензиях.
— Это я… — заикался Михал.
— Это ты?
— Михал Барта.
— Мирослава Весела.
— Привет, Мирка!
— Привет, Мак!
Мирка тихонько засмеялась. Писк и грохот карлинской «Теслы» скрыли от него ее смех. Она смеялась и при этом немилосердно крутила белые мелкие бусы. Ее ноги непроизвольно — просто так, от радости, — начали вытанцовывать.
Вошел мастер Вацек, как всегда в белом халате, улыбающийся; он, как обычно, осторожно нес перед собой мокрые пленки.
Мирка улыбнулась ему, она вся светилась от счастья.
— Ты не пойдешь с нами в кино на шесть? На Чаплина.
Ноги Михала выдавали нервное напряжение. Он то переступал с ноги на ногу, то стоял просто на одной ноге как аист. В то время как Мирка быстро тараторила, Михал нервно теребил рукой волосы. Его цех придавал ему смелости — своими машинами, запахом металла, керосина и масла, всей своей серьезной деловитостью… Из дома он никогда бы не отважился позвонить.
— Ну, Мак, я не знаю…
— Это великолепно, они бросаются друг в друга сливочными тортами! — Рука Михала продолжала теребить волосы, и ноги в грязных кедах стали наступать друг на друга в каком-то отчаянном танце.
Мирка точно и не поняла, куда ее Мак зовет. Она была счастлива, что он объявился, — значит, ребята не злятся, не считают ее ябедой. Мирке не надо искать новых друзей, она не будет спорить с Михалом из-за разных дурацких вещей, потому что Михал, конечно, понял, что…
— Миша, знаешь что, я пойду, — говорит она в черную трубку.
Мирка удивленно оглянулась. Ей казалось, что она должна находиться сейчас где-то на улице, среди деревьев и цветов, а не здесь, в этой тихой комнате, где слабо пахнет химикалиями.
Ей надо было бы помочь товарищу Вацеку. Он посматривал на нее с другого конца комнаты, но вел себя так осторожно и тихо, будто его там не было совсем.
Мирка повернулась к окну. Ей нужно было время, чтобы успокоиться. Она посмотрела на четкий контур Петршина на фоне синего неба. «Это удивительно, — пришло Мирке в голову. — Мы пережили такие ужасные вещи, столько страху натерпелись, а вокруг ничего не изменилось». Она засмеялась и вынула зеркальце. Увидела знакомое лицо. «Мирослава Весела, Мирка, Дзынькалка. Знакомые черты, и все-таки что-то другое. А глаза могут вырасти? Никогда в жизни у меня не было таких больших и таких серых глаз. Я — другая, другая…»
Она быстро посмотрела на мастера. «Обратил ли он внимание на то, как я разглядываю себя!» Но товарищ Вацек тихонько исчез.
«Теперь я уже могла бы ему все рассказать, он такой хороший. Ничего не выспрашивает, только тихо ходит, словно я больная и он хочет мне внушить, что ничего страшного нет. Я ему все расскажу». Мирка ощутила, что на нее хлынула волна чувствительности. Она поднялась где-то в мозгу, быстро побежала по всему телу. Ее невозможно было удержать, она была непреодолима как тайфун, ураган, метеор или какое-нибудь другое стихийное бедствие.
Мирка знала, что лучше было бы смолчать, но она не могла противиться волне, которая всегда побеждала ее, закручивала в прибое и выбрасывала на берег или относила дальше потоком, в зависимости от того, что было у Мирки на сердце.
Мама сердилась на Мирку за это, говорила, что это ужасное качество, что такая взрослая девушка должна владеть собой. И может быть, она была права.
Мирка умела, как она это называла, вылезти из собственной кожи и посмотреть на себя издали, это нечто подобное аэрофотосъемке. Обычно она видела себя фигуркой из прозрачного стекла. Стоит, сидит и говорит, все о себе расскажет; ей не мешало бы помолчать, но ей это не удается: как бы она ни хотела, она не может не говорить. И сегодня тоже. Она почувствовала, как неудержимая волна докатилась до сердца, которое сжалось, дыхание перехватило.
— Товарищ Вацек, я…
— Да, голубчик. Я загляну в комнату, а ты пока поставь воду для кофе.
— Товарищ Вацек, это вас наверняка заинтересует. Я должна вам рассказать, что не могла вам сказать тогда, в субботу, я тоже ничего не знала, а сегодня я хотела бы вам рассказать… не о Маке и его мотороллере, этого я не скажу никогда и никому, но о моей маме, потому что моя мама…