Думаю, самый главный вопрос для тебя, что нам нужно? Мы экспериментаторы, мы ученые, мы наблюдатели. Я очень долго думал, какими словами тебе описать нашу цивилизацию, а затем понял, что ситуация очень схожа с эмоциями, которые ты видишь на моем среднем глазу. Мы существуем в этих трёх терминах для тебя, не более того. А теперь на секунду задумайся, сколькими терминами вы можете охарактеризовать свою расу. Вы - воины, строители, священники, продавцы, мошенники, убийцы, благотворители, пацифисты, коммунисты, политики, нищие, миллионеры, влюбленные юнцы и искатели, авантюристы и коммивояжеры. Вы уникальны во всем многообразии, увидев которое, мы не смогли этому поверить. В наши сущности все эти качества не заложены, всю свою жизнь мы просто наблюдали за происходящими процессами, пытались это записывать и создавать еще немного новых процессов. Вы можете сравнить всю нашу огромную цивилизацию, которая раскидывает сети дальше и дальше, с любым из ваших древнегреческих мыслителей. Тогда они лишь рассуждали, пытаясь понять чуточку больше, а до остального им не было никакого дела. Хотя со временем я убедился, что даже у философов древности было миллион увлечений и ролей, которые мы никогда не опробуем на себе. Некоторые из тех личностей пытались склонить мир к войне, другие же уговорами заставляли людей идти за ними, а третьи преподавали лженауку, чтобы заработать денег и сбежать подальше ото всех. Это... Это уникально. Именно всё это разнообразие мысли мы пытаемся сейчас взять от вас и перенести в свой собственный, скучный мир. Только сейчас у нас зародилось понимание, что мы не знаем еще столького, что страшно подумать.
Открыть ваши чувства и эмоции для себя - вот наша главная цель.
Мирка замолчал и надолго уставился в потолок. Мы оба просто переваривали одни и те же мысли, стараясь придать форму, которая привычнее каждому из нас. Я не мог поверить, что всё сказанное - правда, отчего стал задавать вопросы, подводить Мирку к рассказам о том, как устроена их звездная система, чтобы выяснить, правда ли это.
А затем я задумался и спросил:
- Но зачем тебе я? Сколько вас таких, следящих за каждым из нас? Что вам нужно? В чем ваша цель?
- Я не могу.
- Не можешь что?
- Я не могу сказать тебе это.
- Почему?
- Потому что тогда эта цель может быть не достигнута. Могу лишь уверить тебя в том, что эта цель - первое проявление добра, которое мы взяли у вас. Это добро не альтруистично, но я вроде уже говорил, что мы - ученые, экспериментаторы и наблюдатели.
На этом наш разговор был исчерпан. У меня оставалось еще множество вопросов, которые я хотел задать, но Мирка в этот же миг испарился. В ту же минуту я и бросился за написание этой заметки. Что будет дальше? Не знаю. Вряд ли в скором времени мы перейдем на такие откровенности, но я узнал итак больше, чем мог бы пожелать любой преподаватель у меня в университете. Возможно, чуть позже узнаю еще больше.
Или нет.
Олег. 50 лет.
Если вам когда-нибудь удавалось найти свои старые дневники, которые вы пристально вели, будучи детьми, то вы поймете сейчас мои чувства. Я обнаружил эти записи под грудой старых документов, которые складировал в верхнем ящике стеллажа. Там лежали бумаги, копившиеся долгие годы моей жизни. Иной раз я перебирал некоторые из них, выкидывал лишнее, но многое оставалось, как и эти пожелтевшие и помявшиеся листки моих мыслей. В свое время я не решился их выбросить, подумав, что рано или поздно они могут стать чем-то очень важным. К тому же, впоследствии я обнаружил и пару исписанных блокнотных листов матери, а затем схожие воспоминания нашел и у отца, правда, они были отпечатаны на компьютере и разобрать их оказалось куда легче. Ничего нового я для себя из этих записей не открыл: о смерти моего детского врача я узнал несколькими годами позже и очень из-за этого переживал, хотя поначалу и не знал про его исследования и эксперименты. В детстве нет времени нагружать себя такими тайнами, когда их полно и на экране телевизора, и на уличной детской площадке.
О жестокости Мирки я узнавал постепенно, и когда я понял, что именно он застрелил Вострикова, то принял это как должное. Возможно, он стал первой жертвой, но не последней. Могу со стопроцентной уверенностью утверждать, что Мирка делал это не из жестокости, хотя и не страдал от внутренних переживаний. Это было для него условие эксперимента, которое он старался выполнить, чтобы защитить меня. Правда, я до сих пор не понимаю, как именно Востриков должен был мне тогда навредить, но искренне верю, что врач нашел какое-то свойство моей крови, о котором мне лучше не знать. Еще в юном возрасте это ломало мою психику, я пытался добиться как можно больше знаний о себе, понять, что со мной происходит, но чем больше я пытался это сделать, тем хуже становилось людям вокруг. К сожалению, Мирка не знал жалости.