Ей было за Вернера очень стыдно, но его уловки работали. Она хотела его. Хотела его постоянно: завалить его на ремонтный стол, рвануть застежку комбинезона вниз, провести языком по животу, почувствовать рельеф мышц губами. Хотела его трахать: чувствовать плетьми как тесно, как жарко в его теле, пить его удовольствие и его крики.
Вернер тоже ее хотел, и его эмоции — душные, раскаленные — заставляли симбионт подкидывать картинки: что Йеннер могла бы сделать. Как это могло бы быть.
На самом деле Вернеру не нужны были никакие уловки и советы журнала «Maximum». Ему достаточно было наклониться над ремонтным столом, и у Йеннер закипали мозги. Этот стол снился ей в эротических кошмарах ночь за ночью.
Вернеру, она готова была в этом поклясться, тоже.
Несмотря на это и на постоянную взаимную неудовлетворенность, у них получалось вполне убедительно изображать нормальный рабочий процесс. Они вместе дорабатывали новую систему безопасности, Вернер собирал то, для чего ему не требовались дополнительные детали и дополнительное оборудование. Устанавливал новые модули там, где их уже можно было монтировать. К счастью, он действительно любил свою работу, мог ради нее отложить все, что угодно — в том числе и Йеннер.
Она боялась, что один из них сорвется, но пока они оба держались — месяц, два, три. По большей части держаться помогало общее нежелание ставить под угрозу их совместный проект. Новая система безопасности из трехмерной схемы постепенно превращалась в реальность, и все оставалось по-прежнему.
Синхронизация с симбионтом теперь стандартно держалась на шестидесяти шести, Йеннер не всегда могла контролировать мелкие движения плетей, и это становилось заметно окружающим. Разумеется, ходили слухи про нее и Вернера — на станции с персоналом в пять тысяч человек это было неизбежно.
В общем-то, когда Долорес позвала Йеннер в свой кабинет поговорить, разговор не стал сюрпризом. Но он оставил после себя неприятное послевкусие.
«Проблем не будет», — пообещала Йеннер, отчетливо понимая, что, если ничего не изменится, проблемы будут. Что рано или поздно она все равно сорвется. И дипломатического конфликта, конечно, не случится, и Вернер не сможет потом ее за это посадить, но он все равно станет ее ненавидеть. И ей все равно придется уехать, потому что жить на RG-18 станет невозможно.
Йеннер любила эту станцию и свою размеренную мелочную жизнь, в которой не было больше смертей.
И в конце концов, речь шла не только о ее предпочтениях. Ставить под угрозу новую систему безопасности теперь, когда та была почти закончена, было глупо и непрофессионально.
Нужно было поговорить с Вернером, увеличить дистанцию, пока Йеннер еще могла это сделать.
Она это понимала, и все равно откладывала разговор. Приходила в техблок, смотрела, как Вернер работает, делала кофе ему и себе. И опять теряла проценты синхронизации.
Шестьдесят четыре.
Шестьдесят два и пять.
Пятьдесят девять.
Симбионт рвался из-под контроля, и Йеннер знала: еще девять процентов синхрона вниз, и он начнет рваться из тела. Сорок девять и девять — смертельный уровень несовместимости.
Йеннер мучилась бессонницей, проигрывала варианты разговора в голове, и молчала.
Оказывается, она успела многое о Вернере узнать: о том, что он пил только синтетический кофе, который по вкусу и консистенции больше напоминал топливный стабилизатор, что легче переносил жару, чем холод. Что мог заснуть прямо в ремонтном блоке, за работой. Что лучился самодовольством всегда, когда заканчивал сборку очередного модуля. Что мог часами рассматривать каталоги с запчастями.
Она успела узнать, как он злится. Как радуется.
Мелочи, которые, казалось бы, ничего не значили, но которые не хотелось терять.
Они заставляли ее откладывать разговор раз за разом. Желание побыть рядом еще немного. Хотя бы еще один день.
И еще один.
И еще.
А потом, когда Йеннер действительно попыталась поговорить, все пошло наперекосяк.
***
В день, когда она все-таки решилась поговорить, Йеннер надела свое любимое платье. Это было жалко и совершенно убого, тем более что разговор не имел никакого отношения к романтике. Не предполагалось ни расставания навсегда, ни любовной драмы.
Тогда Йеннер пришла в техблок и впервые до конца почувствовала, насколько глупо и неуместно смотрелась среди механизмов.
Вернер стоял к ней спиной, копался в виртуальном экране диагноста, перетаскивая трехмерные схемы из угла в угол, и был полностью в своей стихии.
— Я тут нашел кое-что интересное из дуговых пушек. Придется докупить немного запчастей, но можно оформить, как запрос на пополнение ремонтного списка. Хотите посмотреть?
Первые месяцы Вернер постоянно порывался перейти на «ты». Йеннер всякий раз его одергивала, потому что не могла позволить фамильярности ни себе, ни ему — слишком хорошо понимала, что тогда сдерживаться станет еще сложнее. А потом он просто привык.
Видимо, она слишком затянула с ответом, или же он что-то почувствовал, потому что Вернер повернулся, посмотрел в глаза, и Йеннер захотелось закрыться — от его эмоций, от того, что он чувствовал.
От того, что симбионт жадно впитывал и хотел еще.
— Отличное платье. Я его, кажется, еще не видел, — это прозвучало глухо. Потом Вернер прокашлялся и сказал уже совершенно нормально. — Какой-то праздник, а мне не сказали?
— Мне нужно с вами поговорить. О работе.
Вернер смотрел на нее несколько секунд, словно оценивая, а потом отвернулся и пошел к ремонтному столу:
— Ну, давайте поговорим.
Наверное, у него сработала интуиция. Или же он просто слишком многое узнал о Йеннер за эти месяцы, но он не ждал от разговора ничего хорошего.
Она села в кресло возле стола. Вернер подтащил к себе стул, оседлал его, сложив руки на спинке.
Поза была спокойной, небрежной.
Закрытой.
Йеннер помолчала, подбирая слова, хотя уже десятки раз прокручивала разговор в голове.
— Это касается новой системы безопасности.
— Я так похож на идиота? Нет, это не касается системы безопасности, — Вернер фыркнул. — В таком платье о системе безопасности не говорят.
— Я больше не смогу контактировать с вами лично. Дальнейшую работу нам придется вести через мой терминал в офисе безопасности. Главная схема уже готова, осталось только доработать отдельные отсеки. Думаю, у вас не будет с этим проблем.
Он чуть отклонился назад, оглядел ее с ног до головы с почти скучающим интересом и заметил:
— А я так и знал, что услышу какую-нибудь херню.
— Я не могу больше работать с вами как раньше. Извините за неудобства.
Слова — спокойные и безличные казались ей чужими и совершенно неестественными.
Наверное, она просто слишком часто прокручивала их в голове. Они затерлись, потеряли смысл.
Когда она представляла себе этот разговор, Вернер всегда спрашивал ее — почему.
Но в реальности он только встал, отодвинул стул — очень аккуратно, спокойным плавным движением, подошел ближе и сказал, четко выговаривая каждый звук:
— Нахер. Это. Дерьмо.
Его злость была холодной, зрелой, спокойной.
Она впивалась в Йеннер сотнями маленьких иголок.
— Я не смогу больше с вами видеться, Вернер. Просто не смогу. Я сорвусь, и это будет по-настоящему уродливо.
— Сейчас сорвусь я, — он присел на корточки возле ее кресла, положил руки на подлокотники, чтобы Йеннер точно не смогла встать и уйти. — И это будет намного хуже.