Он злился. Разумеется, злился.
Думал, что это такая игра.
Но он был слишком близко — можно было протянуть руку и дотронуться.
Всего один раз — отпустить себя.
— Уберите руки.
— Нет. Ты уже поговорила. Теперь моя очередь, так что слушай: ты меня хочешь. Ты хотела меня с самого начала, я не слепой. Я тебе нравлюсь, тебе со мной классно, и ты знаешь, что это взаимно. Я понятия не имею, что творится у тебя в голове, но твое время вышло.
Плети рвались из-под контроля и точно знали, что им нужно — секс, насилие, боль, чужая беспомощность.
— Уберите. Руки.
— Убери сама, — он потянулся вверх, обманчиво бережно прижался губами к груди, над линией корсета. — Знала бы ты, как меня заебали твои заморочки.
Воздух вокруг казался заряженным, густым и плотным. И Йеннер точно знала: достаточно одной единственной искры, чтобы все вспыхнуло.
Это «заебали» прозвучало как выстрел.
Йеннер закрыла глаза, и позволила симбионту ударить.
Это было так приятно, так легко. Упоительно — отбросить Вернера назад, перехватить его плетью и швырнуть на стол. Как игрушку.
Смаковать чужой шок от удара, первое осознание боли, укол страха — мимолетный, но такой сладкий скачок адреналина — и злость.
Смаковать осознание собственной силы, собственной власти.
Оказывается, ей этого не хватало. Оказывается, она, как и симбионт, все время жила впроголодь.
Возбуждение кипело внутри, искало выход.
Плети дернули Вернера назад, ткнули лицом в столешницу. Стянули руки за спиной, крепко, до боли, заставили выгнуться.
— Пусти! — он был в ярости, рвался, пытаясь освободиться, и еще не понимал, что это бесполезно.
В тот момент это казалось ей красивым — напряженная выгнутая фигура, сильное тело, стиснутые губы. Абсолютная беспомощность.
Йеннер подошла ближе, запустила пальцы в его волосы, прикрыла глаза от удовольствия — кончики покалывали ладонь.
Было так здорово чувствовать Вернера плетьми, как держать в руках птицу. Симбионту человеческое тело казалось хрупким, уязвимым. Так хотелось почувствовать изнутри — как в нем жарко.
— Это же взаимно.
Слова пришли откуда-то изнутри.
Именно тогда Вернер и начал: вырываться всерьез и ненавидеть всерьез.
Йеннер дернула юбку вниз — тяжелая ткань поддавалась с трудом, пришлось помочь себе плетью.
Какая-то часть сознания еще наблюдала за всем со стороны. Мимоходом отмечала все происходящее. Еще была способна… жалеть.
О всех мелочах, которые ломались в тот самый момент — о привязанности, о доверии.
— Сука! — Вернер взвыл, когда симбионт дернул его ноги в стороны. Металлический наконечник плети распорол комбинезон от ворота до промежности, оставил на спине длинную царапину.
Йеннер провела по ней пальцами, собирая выступившую кровь, попробовала на вкус.
Нижние плети толкнулись Вернеру между ног, втиснулись, надавливая, но не проникая, и он застыл. Только тогда по-настоящему понял, что игры закончились.
Йеннер тоже только тогда это поняла.
Оказалось так сладко прижаться к его спине всем телом, потереться, ощущая мельчайшие движения мышц.
Она так давно…
— Я ламианка. Когда я хочу, я хочу так, — голос стал низким и хриплым, совершенно чужим, не человеческим. Он шел изнутри, из нутра — из ее гнилого, набитого симбионтом нутра. — Я хочу тебя трахать. Хочу выебать тебя во все дыры. Хочу, чтобы ты мне подмахивал. Хочу, чтобы ты был связан. Чтобы тебе было больно.
Вернер слушал ее, и в его чувствах ненависть мешалась с возбуждением и отвращением.
Твари внутри Йеннер это нравилось — все ломать.
Вернер дернулся еще раз и перестал сопротивляться, уткнулся лбом в столешницу:
— Отпусти.
Она думала, что отстраниться будет тяжело. Почти невозможно.
Один шаг.
Йеннер его сделала. Убрала плети симбионта.
И еще один.
И еще.
Не так уж сложно.
Вернер медленно выпрямился, не оборачиваясь. Его разорванный комбинезон выглядел глупо, похабно и совершенно нелепо.
Пальцы, вцепившиеся в железную столешницу, казались сведенными судорогой. Костяшки побелели.
— Свали нахуй из моего блока.
Йеннер подняла обрывки платья и ушла.
Глава 2
***
Вернер не подал на нее в суд, не стал жаловаться Долорес, не пришел набить Йеннер морду. Может быть, не видел в этом смысла, раз все равно ничего не случилось. Или просто не хотел сидеть в офисе службы безопасности, отвечать на вопросы и чувствовать себя жертвой.
От осознания собственной безнаказанности становилось еще хуже.
Йеннер часами пялилась в виртуальный экран терминала, обдумывала письмо и не могла заставить себя набрать ни строчки. У нее в голове вертелись слова — «мне жаль», «я хочу попросить у вас прощения», «мне не стоило» — извинения и объяснения. Йеннер тошнило и от них, и от себя. Она как будто попала в мелодраму, и участвовать оказалось намного хуже, чем смотреть со стороны.
В конечном итоге Вернер написал сам. В его письме была схема настенной волновой установки с описанием характеристик и один единственный вопрос: «куда?»
После этого эмоции, которые кипели у Йеннер внутри, как будто прорвало.
Она написала ответ, написала все, что не могла написать до того — о том, как ей жаль, и что она дура, и нужно было сразу все ему объяснить, и держаться подальше. И что он стал ей дорог. Что она хочет его увидеть, и что это очень плохая идея. Что синхронизация падает все сильнее. Что не получается спать, что снится война, что хочется отмотать все назад.
Строчки расплывались перед глазами, и казалось, что в груди рвалось что-то важное, без чего невозможно жить.
Йеннер писала долго, выплескивая в виртуальный экран все, что чувствовала.
После она сидела, чувствовала себя опустошенной и тупо пялилась перед собой.
Текст письма она выделила целиком и удалила.
Вытерла лицо, снова открыла схему волновой установки и заставила себя вчитаться в характеристики.
В письме, которое Йеннер отправила Вернеру, не было слов вообще — только трехмерный план станции, на котором красным было отмечено место для установки.
***
Они и дальше общались практически без слов — схемами, графиками.
Йеннер его не хватало, и что значительно хуже — симбионту тоже. Жадная тварь уже даже не требовала секса, была согласна хоть на что-нибудь. На само присутствие Вернера, на его интерес, или ненависть, или злость, любые эмоции.
Йеннер раз за разом осаживала паразита, и пожинала последствия: бессонницу, кошмары, головную боль и приступы агрессии.
За неделю после случившегося в техблоке двое из четырех агентов безопасности, которые работали на станции вместе с Йеннер, подали прошение о переводе.
В конечном итоге Йеннер решилась позвонить Феделе Боргесу.
Звонок она откладывала, как могла. Причин было две: с Боргесом ее связывали не самые приятные воспоминания, и их последний разговор закончился не вполне по-дружески.
Она бы не удивилась, если бы Боргес просто проигнорировал звонок, но он ответил почти сразу: его скуластое, доброжелательное лицо возникло на виртуальном экране.
— Девочка моя, какой приятный сюрприз. Долгожданный, я бы сказал.
Феделе Боргес был, наверное, самой лучше иллюстрацией того, как сильно могут не совпадать оболочка и содержание. Со стороны он казался по-настоящему хорошим человеком.
Во время Войны Режимов Боргес возглавлял Карательный Корпус. И тогда добродушного доктора Феделе — лучшего специалиста по симбионтам на всей Ламии — называли не иначе как Мясник.
— Добрый вечер, доктор Боргес, — Йеннер кивнула. — Отлично выглядите. Мир вам к лицу.