Несколько раз в сознании моем всплывала мысль: «Как всё это произошло?» Но я чувствовал, что не в силах отдать себе отчёт. Мне было физически больно думать обо всём этом.
Она не ушла от меня совсем, я знал это, мы не «разошлись» с ней в обычном смысле этого слова. Но то, что произошло, было не лучше. Там по крайней мере была бы ясная причина, устранив которую можно было бы спасти дело, тут же было что-то неопределённое, туманное и не за что было ухватиться.
Так я сидел в своём кресле, в том самом, где, мне казалось, могу просидеть всю жизнь, как вдруг в дверь постучали.
Я никого не ждал, ко мне никто не мог прийти. Я обернулся. На пороге стоял прораб Крайнов.
— Здорово, мирный житель, — приветствовал меня капитан. — Я вот тут лестничные клетки осматривал, завтра приступим к работе. Проходил мимо двери — дай, думаю, зайду. Скоро парки Победы сажать пойдём, — может, из инвентаря что-нибудь надо?
Я ничего не ответил.
— Чего ж в темноте сидишь? — спросил капитан и, пошарив рукой по стене, повернул выключатель.
— Потушите свет! — крикнул я. — Я не могу сейчас ни о чём разговаривать. Я не хочу! Зайдите в другой раз.
Прораб пристально посмотрел на меня и погасил свет.
— Ты извини меня, капитан, — добавил я. Мне стало стыдно за свой тон. — Ты зайди в другой раз.
Но капитан не ушёл.
— А помнишь поезд Рига — Верхнегорск? — спросил он. — Мне тогда тоже говорить не хотелось. А ты мне в душу лез, помнишь? Я тебе говорил: уйди! А ты разве ушёл? Ну вот, теперь моя очередь. И чтобы счёт подвести, нас, двоих, пожалуй, будет мало. Давай уж всю семью соберём. Жену свою позови. И парнишку давай сюда… Колька, кажется?
Я вскочил с кресла, сбросив руку капитана, которую он положил мне на плечо при этих словах.
Несколько минут мы молча стояли друг перед другом.
— Нет, капитан, никого я не могу позвать. Мы с тобой поменялись ролями… Теперь моя очередь…
Капитан молчал. А я говорил, торопясь высказать все до того, как он скажет что-нибудь такое, что отобьёт у меня охоту продолжать.
— Вот так получилось… Нет её, нет Лиды. Я остался один, совсем один. И мальчик ушёл ещё раньше. Вот…
— Эге, — протянул капитан, прищурившись, — значит, тогда, на вагонной площадке, я был прав. Нельзя было верить?
— Нет, нет! — воскликнул я. — Нет, совсем не то. Она была и осталась такая же, верная и правдивая… Тут что-то другое, совсем другое.
— Что же другое-то? Не понимаю, — пожал плечами капитан. — Э, нет, выходит, ты мне всё равно проспорил.
Меня разозлило его напоминание о каком-то нелепом споре в то время, когда меня постигло настоящее, большое горе,
— Эх, капитан, какие тут могут быть счёты?
— Не-ет, могут, — возразил прораб и повторил — Нет, могут. Ты вот скажи мне, как же это всё так у тебя получилось? Вот построил я для тебя дом, торопился комнату для тебя отделать, чтобы тебе после войны хорошо жилось, — а ты что же, а?
— Я был доволен, — поспешно ответил я. — А она — нет. Ей всё время надо было чего-то большего. Ей всего было мало…
— Чего же мало? Ширпотреба, что ли? — иронически заметил капитан.
— Нет, нет, — горячо заспорил я, — совсем, совсем другое. Она все в гору, в гору шла, понимаешь, а я…
— Так… — протянул опять капитан. — А у тебя с дыханием, значит, не в порядке? Вас не по болезни ли демобилизовали?
— Уходи, капитан, — попросил я, чтобы положить конец всему этому.
— Нет, я ещё не уйду, — упрямствовал капитан, — мне поговорить охота. Значит, жена от тебя, как я понимаю, ушла…
— Нет, нет, — прервал я его, — она не ушла, она просто поехала в Сибирь на новостройку.
Я сам не знаю, зачем я соврал. Это было первое, что пришло мне в голову.
— А тебя с собой не взяла?
— Нет, я сам не поехал. Но она вернётся, обязательно вернется.
— Так, — проговорил капитан, — значит, баба в атаку ходит, а мужик её в блиндаже дожидается… Ну ладно, факт фактом: жены нет, ребёнок…
— Зачем ты пришёл, капитан? — тихо спросил я.
— Посмотреть на тебя пришёл. Теперь уйду.
Он встал и, ни слова больше не говоря, не попрощавшись, ушёл.
После его ухода я ещё сильнее почувствовал своё одиночество. «Зачем он приходил? — думал я. — Что привело ко мне этого странного, угрюмого человека? И почему я сидел и молчал как пришибленный, когда он допрашивал, издевался надо мной?»
Но я обманывал самого себя. Во мне было сейчас два существа, и одно бурно протестовало против вмешательства Крайнова, но другое все громче и настойчивее утверждало, что он прав. И постепенно этим вторым голосом окончательно был заглушён первый. И мне захотелось, чтобы прораб снова был тут и говорил со мной и я мог бы спорить с ним, сам всё более и более соглашаясь.
И вдруг все происходящее снова встало передо мной. Так бывает: иногда долго думаешь о чём-либо, целое как-то уходит из поля зрения, и постепенно начинаешь думать о деталях и видишь только частность; но вдруг что-то происходит, и ты снова видишь все целиком, и это подавляет тебя.
И вот все случившееся: последние месяцы нашей жизни с Лидой, Коля, первые размолвки, начавшееся отчуждение и, наконец, отъезд — все это снова встало передо мной.
Но раньше каждый раз, когда все это проплывало в моём сознании, я не понимал причины случившегося, испытывал чувство обиды, и во мне возникала уверенность, что я прав, что я не сделал ничего, что дало бы Лиде повод поступить так, как она поступила.
Теперь же было иначе. Я почувствовал, что сам делал что-то не то, что я чего-то не понял в Лиде, что я долго и тщетно пытался уверить себя, что она все такая, какой была до войны, а она изменилась, и я даже хорошо не знал, какая она теперь.
Уход Коли встал передо мной в каком-то ином, страшном для меня свете. «Ты мешал жить человеку, — сказал я себе, — ты помешал ему расти, радоваться, узнавать мир…» Я начинал понимать, что живу иначе, чем многие окружающие меня люди. Я начал перебирать их в памяти. Прораб Крайнов, Ирина, Иванов. И, наконец, Лида, моя Лида!
Да, в их жизни было что-то очень большое и очень высокое, что давало им силу жить так, как они живут.
А тут ещё Коля…
Мне почудилось, что, если бы время повернуть назад и мы с Лидой снова оказались бы вместе, все у нас пошло бы иначе. И как только я подумал об этом, мне непреодолимо захотелось увидеть её, я понял, что не могу, никак не могу жить без неё.
Я почувствовал, что не в состоянии больше оставаться один в комнате, накинул кожанку и вышел на улицу. На улице было пустынно. По-прежнему шёл смешанный с дождём снег. Вода в лужах рябилась от ветра. Вдали шумел Кировский завод. Я пошёл по направлению к центру города, сам не знаю зачем.
Я осмотрелся. Вокруг меня раскинулся обычный, деятельный, мирный город. Окна домов были освещены, где-то звенел трамвай, проносились машины, разбрызгивая лужи.
И я понял, что тем человеком, с которым мне сейчас больше всего хотелось бы встретиться и поговорить, был Каргин.
Я знал, что Каргин живёт в заводском доме, и, вскочив трамвай, поехал по направлению к заводу.
Мне не было известно, в какой квартире живёт Каргин. На моё счастье, человек, вышедший из подъезда, назвал мне номер квартиры. Я поднялся на третий этаж и остановился перед дверью в нерешительности. Уже ночь. Каргин, наверно, спит, если только он дома. Но всё же я постучал.
Тотчас же за дверью раздались ровные, спокойные шаги, точно кто-то стоял и дожидался моего стука. Затем дверь открылась, и я увидел Каргина.
Он спокойно посмотрел на меня и сказал:
— Товарищ Савин? Проходите.
Я не стал объяснять причины столь позднего посещения. Мы вошли в небольшую квадратную комнату. У широкого, занавешенного тяжёлой шторой окна стоял письменный стол, на нём горела лампа и лежала раскрытая книга. Одна стена комнаты была занята книжными шкафами. У другой стояла кровать, и над ней висел большой портрет Ирины. То, что здесь был портрет Ирины, ободрило меня.