При этом вспомнилось ему гнусное, изрытое оспой и исполосованное лицо Нохвицкого и его наглый и в то же время подобострастный тон и гнусавый смешок, с которым он несколько лет подряд держал его в своих руках, а теперь, в качестве друга и помощника Вольфа, находится с фирмой в деловых отношениях.
XI
Летом 1903 года, в то время, когда капитан Вольф путешествовал по Манчжурии, входя в сношения с германскими консулами и агентами, живущими в разных городах Манчжурии и Китая, когда он вел переговоры с японцами в Порт-Артуре и проявлял изумительную подвижность и деятельность, составившую для него в военных и морских кругах Берлина репутацию выдающегося деятеля, на Дальний Восток стремилась совершенно новая личность. Ей суждено было сыграть известную роль в то время, когда на Дальнем Востоке так неожиданно вспыхнул кровавый спор между двумя соседними державами.
В конце июня 1903 года, в яркий день, когда на верхушках небольших волн ярко вспыхивали и переливались золотистые змейки лучей знойного солнца, в сторону черной, покрытой густым дубовым лесом громады острова Аскольда приближалась большая китайская рыбачья барка. Три мачты ее поддерживали складчатые желтые паруса, тщетно ловившие ветер, изредка проносившийся над сверкающей поверхностью моря. На носу и на корме сидели китайцы.
Их гладко выбритые головы отражали лучи солнца и они равнодушно смотрели на воду и курили длинные «янь-тай». Рулевой — высокий рослый китаец в светло-голубом халате и белых башмаках — стоял у руля и внимательно смотрел вперед, ища глазами появляющиеся на горизонте, то белеющие паруса, то дымки еще скрывающихся за горизонтом пароходов.
Для людей, знающих Китай, личность рулевого не представляла собой загадки. Слишком нежное и благообразное лицо и холеные руки с длинными тонкими пальцами и чистыми, отточенными ногтями свидетельствовали о том, что рулевой большой рыбачьей барки с развевающимися на верхушках мачт кумачовыми драконами не был ни рыбаком, ни купцом. Его можно было бы скорей назвать военным, так как осанка его и спокойный, привыкший отдавать приказания голос резко бросались в глаза. Но слишком тревожный взгляд, которым он окидывал горизонт, и эти нежные, нетрудовые руки говорили о другом.
И наблюдатель не ошибся бы. Рыбачью китайскую барку вел Мый-Ли, известный вождь хунхузов, так часто нападавший на Западную Корею и всегда скрывавшийся в китайском городе Фын-Хуан-Чене. Казалось удивительным, каким образом и для чего хунхузская барка шла в сторону населенных русских берегов, где ей предстояла неминуемая встреча с таможенными и военными пароходами. Всякий набег на прибрежные русские поселения неизбежно должен был окончиться неудачей, так как слишком хорошо была поставлена в этих тревожных местах охрана. Проникнуть в города через леса, из какой-нибудь глухой бухты, как залив Опричника или бухта Находка, было бы делом неразумным и слишком бесцельным.
Вот почему появление самого Мый-Ли в этих водах означало собой предприятие, более обдуманное и руководимое иными соображениями и выгодами, чем те, какими мог руководствоваться хунхузский вожак.
Когда до острова Аскольда оставалось не более десяти морских миль, из трюма на палубу вышел молодой, краснощекий юноша, одетый в щегольской костюм туриста и с биноклем, висящим на тонком ремне. Он приветствовал небрежным движением руки Мый-Ли, стоявшего на руле, и подобострастно кивавших ему головой матросов, молчаливо куривших свои бесконечно длинные трубки.
— Все в порядке! — сказал Мый-Ли. — Кругом ни одного судна, и я думаю, что мы могли бы войти незамеченными в Амурский или Уссурийский заливы. Быть может, попробовать?
На этот вопрос европеец долго не давал никакого ответа и наконец, растягивая слова, небрежно бросил:
— Нет! Вы высадите меня на берегу, напротив острова Путятина. А сами уйдете в море и вернетесь за мной лишь тогда, когда на берегу вспыхнет большой костер.
Юноша несколько раз прошелся вдоль борта, а затем снова подошел к Мый-Ли и, повернувшись спиной к матросам, передал ему пачку денег, сказав:
— Вы исполнили часть задачи, которую вы приняли на себя. Вот первая плата.
Черные, блестящие глаза Мый-Ли сверкнули и он улыбнулся, оскалив ослепительно белые, как у волка, зубы.
— Тау-си, Тайе![20] — сказал он.