Это был уже знакомый Вотану советник министерства иностранных дел в Берлине, Гинце, первый кандидат на пост германского посла в Пекине. Гинце с деловым видом предупредил Вотана, что он должен сделать самый тщательный выбор тех служащих, которые в случае войны, когда будут высылаться из России германские подданные, позволили бы фирме иметь на всех наблюдательных пунктах преданных людей.
Гинце сообщил, что операции германского флота коснутся французских колоний в Азии и что, быть может, берега Японского моря также увидят победоносные вымпелы германских кораблей.
Будущий германский посланник метеором пролетел по Дальнему Востоку и внезапно скрылся. Когда вспыхнула война, он появился на норвежском пароходе, который шел к берегам Китая. Тогда, когда с борта норвежского парохода советник министерства Гинце высадился на китайский берег, он гордо поднял голову и сказал встретившим его чинам посольства:
— По приказу его величества Императора, мне поручено управление посольством!
Деятельность Гинце, бывшего сначала руководителем тайных агентств за границей, а затем одним из советников министерства иностранных дел в Берлине и руководителем всей обширной сети германских шпионов и доносчиков, была оценена по достоинству, и Гинце сделал карьеру.
В то же время, другой участник эпопеи, происходившей на берегах Тихого океана, — Вольф, уже в чине полковника главного морского штаба и начальника отдела осведомления и международной статистики, также не оставался без дела.
В жаркий июльский день 1914 года в Петербурге, по Морской улице, шла шумная манифестация. Несли знамена и плакаты, призывающие к защите Сербии и Черногории, пели гимны и молитвы. Чувствовалось, что какая-то стихийная сила владеет этими людьми, и что сила эта ширится и крепнет, вздымаясь могучей волной над возмущенным народным морем.
Бледные лица и сверкающие глаза говорили о том глубоком чувстве, которое охватывало манифестантов. Это не была выходка молодежи, легко воспламеняющейся и жадной до шумного выражения своих симпатий или вражды. В толпе виднелись почтенные старики, сановные чиновники, члены Государственной Думы, дамы из общества и те люди, которые в иное время считали для себя невозможным произнести на улице слишком громкое слово и смешаться с толпой.
У окна большой гостиницы стоял иностранец и, прищурив глаза, злорадно улыбался, смотря на огромную толпу манифестантов.
Что-то поразило его, однако, в этой толпе, и он, быстро надев соломенную шляпу и перекинув через руку легкое пальто, вышел на улицу. Стоя у подъезда модной гостиницы, он окинул взглядом серое, мрачное здание, находящееся напротив и увенчанное двумя тяжелыми конями и голыми рабами, держащими их под уздцы. Здание это напоминало средневековую крепость, а узкие и высокие окна походили на бойницы.
Вышедший из гостиницы иностранец смешался с толпой и с любопытством разглядывал напряженные нервные лица и полные решимости взгляды. Он слышал разговоры и понял, какое чувство владело этими людьми.
Толпа, между тем, медленно подвигалась мимо гостиницы и, свернув на площадь, где высилось величественное здание Исаакиевского собора, должна была пройти мимо германского посольства. Все взоры устремились на это сложенное из крупных кусков гранита и украшенное эмблемой грубой силы здание.
Ни одного враждебного крика, ни одного угрожающего движения не было произнесено и сделано в толпе. Однако, по горящим взглядам и по судорожному подергиванию лиц, можно было судить о негодовании, охватившем славянскую толпу холодного и чопорного Петербурга, где нашелся горячий отклик на страдание сербских братьев, которых с беспримерной жестокостью и преступной наглостью пыталась раздавить верная союзница Германии — Австрия.
В окнах посольства не было видно людей. Подъезд, скрытый между круглыми, сложенными будто из бочек колоннами, был заперт. Однако, из-за стоящей в одном окне вазы внимательно и зорко следил за происходящим один человек. Его улыбающееся, красное, лоснящееся лицо поворачивалось во все стороны и отыскивало знакомых в этой толпе негодующих людей. Человек что-то шептал и записывал знакомые имена в свою книжку.
Когда толпа прошла дальше к Сенату, из подъезда посольства вышел любимец петербургского «света», советник германского посольства барон Гельмут фон Луциус, и быстро догнал манифестацию. Он смешался с толпой и начал внимательно слушать. Его зоркие глазки отыскивали высокую, знакомую фигуру иностранца в соломенной шляпе и светлом летнем костюме. Догнав его, советник подхватил его под локоть и шепнул: