Большим пальцем он поставил флажок переводчика огня в среднее положение и для острастки, а также из чисто ребячьего желания опробовать незнакомый пулемет, дал короткую очередь над полем. Браунинг непривычно и тяжело забился в руках, постепенно задирая ствол вверх, на землю мягко посыпались пустые маслянисто блестящие гильзы. Боязливо приподнялся один солдат, вытягивая вверх трясущиеся руки.
— Йды сюды, — позвал его Колька, — нэ бийся.
Поднялись еще несколько человек, один мог поднять только левую руку: пробитая правая висела окровавленной плетью.
— Ходь до мэнэ! — приказал Колька, — Уси! — и они медленно подошли. Кто хромал, кто просто боялся, многие были ранены.
— Стояты! — остановил Колька первого подошедшего метрах в трех от себя. Остальные поняли и, приблизившись, стали рядом.
— Гэть усю зброю, ножи, амуныцию та набойи кынуты на зэмлю, — продолжал командовать Колька. — Потим я вас усих обшукаю — у кого знайду хоч складаный ниж — розстриляю на мисти к бисовой матэри! Пся крев! (вспомнил он польское ругательство).
Поляки, большей частью поняв ультиматум, послушно скинули перед собой остававшееся на них снаряжение и вывернули карманы. Обыскивать их Колька не стал, а приказал выйти на шоссе в десяти метрах впереди от своего броневика и сесть прямо на дорогу. Руки разрешил опустить. Хромающего последним солдата он задержал.
— Стий, — сказал ему. — Ты поранэный?
Поляк кивнул и показал на пропитавшуюся кровью штанину на бедре.
— Визьмы, що тоби трэба для пэрэвъязкы. И соби, и товарышам, якщо йим тэж потрибно.
— Дьженькуе бардзо, — поблагодарил поляк и, порывшись в груде амуниции, вытащил несколько перевязочных пакетов.
— Йижу та воду тэж визьмы. Скилькы трэба. Дозволяю, — добавил заботливый Колька. Правильно сказал командир: мы ж не фашисты германские.
Поляк вывернул содержимое чужого подобранного ранца на землю и загрузил доверху перевязочными пакетами, фляжками, консервами в жестяных банках и холщевыми мешочками. С трудом забросил набитый ранец за плечи и, слегка обнадеженный, что еще поживет, захромал к своим. У Кольки даже промелькнула мысль помочь раненому нести тяжелую ношу, но он ее от себя отогнал, как легкомысленную и чересчур милосердную. Война, однако. Мы хоть и не фашисты, но пусть паны поляки знают свое место. Не хрен было на нас нападать. Сдались бы, как прочие нормальные поляки уже два дня делают — были бы все живы и здоровы.
Пленные сели на дороге под присмотром пулеметов броневика, а Колька двинулся дальше — проверить не вставших. В смерти большинства сомневаться не приходилось — достаточно было только беглого взгляда. Не требовалось ни сапогом шпынять, ни пулю тратить. Если бы Колька до этого не насмотрелся вблизи на изуродованных смертью товарищей в броневике, он мог бы и не справиться со вновь подкатывающей к горлу тошнотой. Но приходилось держать марку, в том числе и перед панами. Нечего им знать, что это всего лишь его второй бой и вторые увиденные вблизи убитые.
Кто-то из солдат упал лицом вниз и на его спине виднелись выходные отверстия свинцовых картечин: страшные рваные раны, обрамленные клочьями мундира. Кто-то поймал картечину уже на излете, ослабевшую, пронзившую до этого тело товарища. У этих не было пробоин на спине, но неестественные позы: подломленные под себя руки или ноги, вывернутые шеи — однозначно не могли принадлежать живому человеку. Кого-то картечь опрокинула назад. Тут тоже все было ясно: небольшие аккуратные черные дырочки в промокших вокруг от крови мундирах. Кто в грудь получил, кто в живот, кто в лицо под каску.
А этот куда получил? Лежит себе спокойно лицом вниз, мундир на спине целый, ноги не вывернуты, левая рука согнута в локте и в нее уткнулась голова в каске, правой рукой винтовку держит. Сапогом его стукнуть? Или стрельнуть? Э! Да он никак дышит! Колька решил стрельнуть и клацнул переводчик огня в переднее положение. Зачем очередь? Одиночного хватит. «Труп», услышав остановившиеся над ним шаги и слабый металлический щелчок, все понял, повернулся и тоненько заголосил:
— Ни стшэлай.
Колька наставил ручной пулемет на бледного поднимающегося на ноги поляка. Светлоглазый щуплый перепуганный парнишка. Наверное, ровесник самому Кольке.
— Ни руб тэго, — умолял поляк, вытянув вверх трясущиеся руки. Его брюки и низ мундира были мокры, и Колька не сразу понял, что это у него не кровь. Юный солдатик от страха всего лишь обмочился. Говорят, бывает. Сам Колька, даже при страшенном испуге, никогда потребности в этом не испытывал.