— Откуда вы, пан капрал, так хорошо знаете русский? — спросил Иванов просто, чтобы не стоять молча. — Совершенно чисто говорите.
— Я вырос в Перемышле. Семья у меня русско-украинская. Дома говорили по-русски. В ремесленном училище — тоже.
— Ясно, — кивнул Иванов, глубоко затягиваясь и не особо понимая: о чем с поляком говорить можно, а о чем — нежелательно. Пан капитан дошел до своих офицеров и раздал им листовки с речью Молотова.
— А как у вас в Советском Союзе живется? — спросил, ехидно улыбаясь прищуренными глазами, капрал. — А то у нас разное рассказывают. Не знаешь, прямо, чему и верить.
— Да, хорошо живется, — решительно стал на защиту своей Родины лейтенант. — Капиталистов и помещиков — нет. Частной собственности — нет. Всё: земля, заводы, дома, леса — всё общее, всё народное.
— А колхозы — это хорошо или плохо?
— Конечно, хорошо. Сообща все делать легче: и землю обрабатывать, и скот выращивать и птиц разводить.
— А у нас рассказывали — жуткий голод по деревням был от этих ваших колхозов. Насильно, мол, крестьян туда загоняли, землю, зерно и скот отбирали и городских коммунистов, ничего в этом не соображающих, управлять присылали.
— Да, байки все это, — влез в разговор Никитин, забывший, что ему приказано молчать и тоже решивший отстаивать честь родной страны. — Вражьи сплетни. Я сам деревенский. Колхозник. Ты, приятель, еще скажи, что у нас и бабы общие, — ловко увел он разговор в другую сторону.
— Ну, да, — кивнул улыбающийся капрал, — и такое о вас слышал.
— Вот жаль, — шутливо всплеснул руками Никитин, — что до нашего колхоза это прекрасное новшество не так и не добралось, что мою постылую бабу до сих пор не обобществили. Все сам да сам, как последний дурень, с ней уже который год мучаюсь. А было бы, как у вас тут про нас рассказывают: всех баб в одну избу и приходуй по очереди любую, когда душе или телу потребуется. А домой с поля вернешься — свобода: никто тебе плешь руганью не проедает, никто ухватом не грозит, никто ничем не попрекает… Поел на общей колхозной кухне и отдыхаешь себе спокойно в хате без бабьего и детского визга. Или с мужиками за стаканом первача хоть до утра о житье-бытье и мировой политике рассуждаешь. Вот была бы у меня житуха…
Вернулся капитан. Что-то неразборчиво пропшекал.
— Пан капитан говорит, — перевел посерьезневший капрал Погребняк, — что офицеры его роты согласны сложить оружие. И ждать подхода основных сил Красной Армии. Офицеры спрашивают: можно ли им оставить личное оружие?
— Думаю, можно, — кивнул довольный, что обошлось без боя, лейтенант Иванов. Оставляйте. Честь имею, — вспомнил он выражение царских офицеров из фильмов о Гражданской войне и козырнул. — Нам нужно двигаться дальше.
Попрощавшись, каждый вернулся к своим. На обратном пути лейтенант Иванов почувствовал, что у него слегка дрожат ноги и пот не ручьем, а целой рекой, стекает по спине вдоль позвоночника. Довольный, что поляки сдались без боя, лейтенант даже забыл отругать Никитина, нарушившего его приказ о молчании.
Бронеавтомобили медленно, чтобы не пылить на добровольно смирившихся поляков, покатили дальше на запад. Польская рота отошла с дороги и стала готовиться к привалу: солдаты споро составляли винтовки в козлы и снимали амуницию. Кое-кто приветливо махал проезжающим советским броневикам руками, фуражками и пилотками. Что-то, не разбираемое за рокотом моторов, кричали.
— Вот это я понимаю — война, — похвалил по внутренней связи Голощапов. — молодцом, товарищ лейтенант. Поговорили — и целая стрелковая рота сдалась. Ни единого, мать их польскую богородицу, выстрела!
— Моей заслуги здесь нет, — заскромничал товарищ лейтенант, — это все речь товарища Молотова так на них подействовала. Олег, а ты с батальоном связался?
— Так точно, командир, связался. Удалось. Передал, как вы приказывали, о встрече с пехотной ротной колонной.
— Теперь передай, что поляки согласились сложить оружие без боя и ждут подхода наших сил. Следуем дальше в направлении на Дубно. Вперед.
Глава 2
Первые трофеи
И они следовали. Проезжая мимо лесочка, отстоявшего справа от дороги метров на триста, Колька сквозь равномерное урчание своего мотора услышал постороннюю трескотню, но вначале не придал ей никакого значение. Лейтенант, хоть до этого и ни разу не бывавший под обстрелом, среагировал быстрее — присел на сиденье и скрылся внутри башни, успев до этого снять со стопора и захлопнуть за собой верхний полукруглый люк.