– Тоже... вопреки? – мягко спросила она.
– Думайте, что хотите...
Аэлла прошептала через минуту:
– Я пойду...
– Я провожу вас...
– Я знаю дорогу, это мой замок.
– Я провожу, – повторил настойчиво.
– Как хотите... Если меня арестуют, сделайте так, чтобы обошлось без пыток, я сама всё признаю...
Они медленно шли по коридору, спускались в темноте по винтовой лестнице. Чтобы не стучать каблуками, Аэлла сняла туфли и несла их в руке.
– Вы боитесь боли? – Он резко обернулся, и в темноте Аэлла ударилась в него, уронила туфель, и он загремел по каменной ступеньке.
– Ой... – прошептала Аэлла.
Вместе с Мироном они начали искать туфель, шаря по ступенькам руками. И Аэлла чувствовала близко-близко тепло дыхания Мирона, его тело, и руки их, пальцы сталкивались в темноте. Это всё вино... Это оно виновато...
Наконец, Мирон нашёл злополучный туфель, выпрямился, и они с княжной оказались друг перед другом, только на разных ступеньках, лица оказались напротив.
– Х-х-х... – хрипло выдохнула Аэлла от удивления. Маленький лучик света от окна высоко над головой, наверное, лунный, отражался в огромных зрачках Мирона. Идвар вложил туфель ей в руки и долго не отпускал пальцы ладони, пока она сама не вырвала руку. – Да, я боюсь боли... – Вдруг стала выше, поднялась на носочки, удивление скользнуло в глазах Идвара, и Аэлла пояснила: – Ноги замёрзли от камня...
– Тогда быстрее... – Мирон подхватил её под локоть и потянул вниз, за собой.
У самых дверей он вдруг развернул её спиной к стене, поймал за локти изнутри, приблизил лицо. Аэлла не могла оттолкнуть его, в каждой руке туфли, да и сама хотела ли?.. Это всё вино... Только оно...
Идвар нашёл в полумраке её сухие губы, она дышала испуганно, удивлённо. Поцеловал сначала осторожно, будто боялся, а потом ещё раз, уже дольше. Аэлла мотнула головой.
– Вы с ума сошли... Что делаете?
Он улыбался ей в глаза. Шепнул:
– Беги – ноги грей, красавица...
Оставил её и спиной отошёл в темноту. Она несколько секунд глядела в пространство, будто не понимала ничего, не видела, потом скрылась за дверью.
Идвар вернулся к себе. И сразу понял вдруг, какая при свете свечей пустая эта комната. Как сухо и бездушно выглядит мебель. Он допил вино из кубка княжны, и ему казалось, что оно даже пахнет ею... Он постепенно сходит с ума. Он медленно, неотвратимо влюбляется, влюбляется так, как никого никогда не любил, до боли душевной, до тоски, потому что любил он ту, которую любить ему было нельзя.
В десять лет он влюбился в дочку садовника, в простую девочку с зелёными, необычными для горцев, глазами. Отец узнал и отослал её подальше, а в саду появился новый садовник. Идвар страдал и даже плакал от тоски, но пожалеть его было некому. Отец в это время готовился к свадьбе на княжне Южных земель, с садовником он управился быстро, не задумываясь.
Больше после этого Идвар никого не любил, женщины в его жизни появились довольно поздно, он уже пережил свой первый военный поход, побывал в нескольких карательных экспедициях, но продолжал оставаться невинным. Сначала боялся осуждения отца и брата своего выбора, потом получил порцию насмешек от брата и тираду от разгневанного отца, ещё больше убедившегося в ущербности Мирона. А потом ему нашли взрослую женщину из дворцовых вельмож, ту, что была раньше в фаворе Майнора. Он и здесь был вторым после брата...
И вот сейчас он влюбился, влюбился по-настоящему, влюбился в ту, которую ни разу не видели ни отец, ни брат. Выбрал сам для себя – своим сердцем. И оно сейчас оглушающе стучало в груди, как тысячи конских копыт миропольской конницы...
Аэлла долго не могла заснуть, всё тело дрожало от непонятного ей возбуждения, которого она не испытывала ещё ни разу в жизни. Сердце стучало, озноб охватил её всю, аж зубы звенели друг о друга, сердце перехватывало от воспоминаний, пережитых за вечер.
Она осторожно касалась губ кончиками пальцев и не могла поверить, что пережила поцелуй мужчины, настоящий поцелуй того мужчины, который стал для неё вдруг таким близким, таким родным. А ведь она хотела убить его...
И смерть отца, и боль утраты, и даже это покушение на жизнь Мирона – всё ушло куда-то назад, на второй план, вперёд вырвалось последнее – поцелуй, прикосновения его, лёгкие и осторожные, огромные взволнованные глаза. И было стыдно даже, что она думала сейчас именно об этом, хотя эти три дня так страдала.