И тут послышался рев Глеба Ивановича:
- Караул!.. Грабят!.. На помощь!.. - Потом он страшно заматерился и начал грозить расправой с невидимыми разбойниками.
Хутор вдруг взбудоражился, казаки начали выскакивать из куреней на помощь Глебу Ивановичу.
Тут же хрястнули плетни, послышался топот босых ног по дороге, и все стихло. Лишь визжал от возмущения кобель и преданно терся взъерошенной шерстью о чувал, в котором бился его хозяин. Наконец он прорвал дыру, освободился из плена и начал потихоньку чертыхаться и ощупывать на своем теле ушибленные места.
Бежавшие казаки, будто спотыкаясь о тишину, останавливались, прислушивались и нехотя разбредались по своим куреням. Они уже догадывались, что кто-то над кем-то зло подшутил или по бедовой отваге залез в чужой сад и поднял этот невсамделишный тарарам.
12
Запыхавшись, Филька и Ленька остановились возле глухой левады.
- Побежим дальше или тут будем есть яблоки?
- Луна как по заказу поднимается, скоро видно будет как на ладошке. В случае чего успеем драпануть.
- Ты думаешь, Глеб погонится? Да он теперь только к памяти начинает приходить. Лови нас - ветра в поле. Тогда узнают все, что его в мешок засунули. Позор. Не-е, он это будет переживать в одиночку.
- На худой конец, на пару с Трезором.
- Здорово! Сообща можно и черта узлом завязать.
Балагуря, ребята уселись на траву и начали из штанов вытаскивать концы суровых рубах - оттуда посыпались яблоки.
Филька откусил яблоко и с разинутым ртом уставился в гущину зарослей. Оттуда вышел человек... без головы. И весь как есть... голый... Лунный свет облил эту странную до ужаса фигуру, и она двинулась к ребятам. Но несмело, неуверенно... Ступила ногой в одну сторону... в другую... Остановилась.
- Глянь... - Филька толкнул Леньку.
- Что ото?
- Не знаю.
Вдруг послышался слабый женский голос:
- Помогите...
- Бабий голос, - определил Ленька.
- Я без тебя слышу, что бабий... - Филька на животе подполз ближе к этой таинственной фигуре и глазам своим не поверил. От охватившего волнения уткнулся головой в землю.
- Ну, чего там?
- Ты что, сам ослеп!.. - разозлился Филька. За нарочитой резкостью он пытался унять вдруг возникшую дрожь в теле, и еще сам не понимал или не осознавал, что на него тотчас навалилось - страх, стыд или запретное желание?..
- Что будем делать?
- Откуда я знаю... - Филька не поднимал головы, боясь взглянуть в сторону бабы. Он знал, что если девушка, не дожидаясь замужества, гуляет с казаками, ее уводят в пустынное место, насилуют по очереди, потом избивают, затыкают рот тряпкой, руки связывают назад, поднимают подол юбки вместе с нижней рубахой и завязывают все это над головой. Под свист и улюлюканье, чтобы все видели и слышали, толкали ее вперед, мол, иди, куда хочешь... Идет она, оскверненная, не зная куда, не имея возможности позвать на помощь. Может сорваться в колодец или разбиться насмерть, упав с обрыва в реку...
Опозоренную, ее никто уж никогда не возьмет замуж. И до самой могилы будут отворачиваться с отвращением и показывать пальцем - ей подол на голове завязывали, - поучая этим жестоким примером подрастающих казачек.
И никто не отвечал за такое поругание, наоборот, позорным считалось помочь казачке, попавшей в беду. Скажут, так ей и надо, потаскухе. Не будет блудить!.. А казаки, совершившие это злодеяние, под хохот своих дружков будут на игрищах рассказывать, бахвалясь, как они ловко проучили ее, один, мол, вызвал на свидание, а второй вроде непрошеным явился, поспорили для порядку и помирились между собой, а ей - наука!..
Женщина-казачка... Мать... Ее ценили. Боготворили. Но если жена-казачка убегала от своего нелюбимого мужа-казака, то ее ловили и пригоняли обратно. Как приблудную скотиняку, на веревке от хутора к хутору сидельцы вели ее. Дома казак привязывал ее, как бешеную собаку, к столбу и начинал истязать. До полусмерти избивал и, если она оставалась живой, обращался потом как с животиной или еще хуже: захочет - помилует, захочет - ногой пнет.
Слышал Филька, что бабы-казачки ждали избавления от гнета казаков. Но кто эту свободу принесет - никто не знал... Единственное пока упование было на Господа Бога... А нравы в казачьей среде, на вольном, Тихом Дону по-прежнему оставались дикими.
Филька, кажется, впервые по-взрослому задумался над подневольной жизнью женщины-казачки. И жалко их ему стало, и в голове забилась мучительная мысль, что же делать? Где искать выход? Призвать сволочей к порядку? Через кого это сделать? Как? К кому идти жаловаться? Или самому ловить этих выродков и бить?.. Бить без пощады и не давать реветь...
- Как помочь ей? - Филька кивнул в сторону обнаженной девушки, которая стояла на лунной поляне.
- Давай лучше смотаемся, будто мы ничего не видели и ничего не знаем...
Не успел Ленька договорить, как над его ухом раздался треск, будто переломили колышек в плетне - это Филька влепил ему пощечину.
- Сдурел?.. - Ленька схватился за щеку.
- Не подличай!
- 3-зараза!
- Можешь серчать... Но если хочешь быть другом - запомни эту оплеуху... Кинешься драться?.. Или будешь помогать человеку в беде?
- Бешеный!.. Сказать нельзя...
- А ты гутарь, да знай чего... Давай думать, как освободить ее...
- Пойдем развяжем узлы, и все, - Ленька поднялся и шагнул на освещенную поляну.
- Стой! - Филька потянул его назад. - Нельзя показываться. Те, кто завязал ей подол, или близко где-нибудь тут сидят и глядят, что она будет делать...
- Зверье.
- Ну... Или ушли, а перед рассветом придут, чтобы вывести ее на позор.
- Ну так что?
- А то, что если они тут, то как только увидят нас - поломают нам ребра, и мы ничем ей не поможем.
- Вообще-то верно. Но что же делать?
- Голосом подозвать ее к нашим кустам. Тут мы ее в темень заведем и развяжем узел.
- Давай.
Филька поднял голову и увидел облитую лунным светом смуглую фигуру девушки. Она неуверенно поднимала ногу, пробовала на ощупь вокруг себя землю. Шагнув, споткнулась и упала на колени. С трудом поднялась и, всхлипывая, тихонько позвала:
- Люди добрые... Помогите...
- Иди сюда... - позвал ее Филька. Ему казалось, что он громко позвал, а на самом деле только Ленька услышал какое-то шипение. К нему опять возвращалось непонятное состояние - смутное желание запретного и стыд. В голове позванивало, губы сохли, становились толстыми и непослушными, а изо рта только какой-то хрип вырывался.