Бойтесь, ибо цепи рабства уже над вашими головами.
Жизнь или смерть – другого выбора нет.
Да здравствует чистая правда».
12
Миронов обладал редкими качествами, совмещающимися в одном человеке, – воина, трибуна, публициста. Его призывы и воззвания, написанные, что называется, «в седле», не потеряли актуальности и в наши дни ни слогом, ни мыслью. Особо выделяло его среди многих деятелей того бурного, жестокого и немилосердного времени то, что он обладал благородным даром хранить дружбу и быть справедливым, добрым и не терять высоких человеческих качеств. Говоря об этом, я хочу подчеркнуть, что Миронов, обладая огромной властью над людьми, не совершил ни одного недостойного поступка. Искренней любовью за эго ему отвечали казаки – непокорное, своеобразное и свободолюбивое племя русского народа.
А вот высшие чины откровенно не жаловали Миронова. Может быть, даже потому, как он сам признавался, что для него, когда надо сказать правду, не существовало ни царских генералов, не существует теперь и красных генералов. Смелый, открытый, прямолинейный. Со всеми говорит либо языком друга, либо врага. Но все подчинено спасению Дона.
Боль за чужую вину не дает покоя мятущейся душе Миронова, и он еще раз обращается к Ленину:
«Именем Революции требую прекратить уничтожение казачества!..
Гражданин Владимир Ильич!
Я уже видел в главных чертах политику коммунистов по отношению к казачеству, виноватому только в том, что оно темно и невежественно, виноватого в том, что оно по роковой ошибке родилось от свободного русского крестьянства, бежавшего когда-то от гнева боярского и батогов в вольные степи Дона, виноватого в том, что русский же народ при Петре I задушил ценою потока крови его свободу, виноватому в том, что после навязанного рабства царская власть стала в м»ру внимательною к казачеству н путем долгого казарменного режима вытравила из него человеческие понятия и обратила в полицейского стражника мысли, русской жизни; виноватого в том, что агенты советской власти оказали ему еще большее внимание и вместо слова любви принесли на Дон и Урал – месть, пожары и разорение. Чем оправдать такое поведение негодяев, проделанное в станице Вешенской, той станице, которая первой поняла роковую ошибку и оставила в январе 1919 года Калачево-Богучарский фронт? Это поведение и вызвало поголовное восстание на Дону. Если не роковое, то, во всяком случае, грозное, чреватое неисчерпаемыми последствиями для хода всей революции. Только по пути 8-й армии трибуналами во благо социальной революции было расстреляно 8 тысяч человек!.. Невозможно, не хватит времени и бумаги, Владимир Ильич, чтобы описать ужасы «коммунистического» строительства на Дону... Нужно ли удивляться восстанию на Дону? Некто Д. Варов в № 136 газеты «Правда» в статье «На Дону» касается событий в станице Вешенской, боясь, видимо, обидеть коммунистов. События эти для него приняли только «неутешительный вид», а восставшие против насилия и гнета казаки переименованы в «белогвардейски настроенных»... А другой советский корреспондент, некто А. В. – все зверства, насилия и ужасы вылил в общей фразе: «Не всегда тактичные действия представителей власти». Подленькая душа писак самодержавия перешла в души писак советской власти. Слуги свободного слова в лакейской ливрее народу не нужны. Может быть, Владимир Ильич, Вы спросите меня, по какому праву я позволяю писать Вам. Не могу согласиться, не могу допустить, чтобы на все эти ужасы Вы смотрели бы поверхностно и чтобы это делалось с Вашего одобрения. Не могу далее молчать, нет сил выносить народные страдания во имя чего-то абстрактного, отдаленного...
Только при успешном закреплении тыла боевая линия фронта могла быть несокрушимой. Для закрепления тыла необходимо было знать его психологию, особенности, слабые места и т. д. К сожалению, такого знания у политических руководителей Южного фронта не оказалось. Наши части проходили вперед в полном порядке, ничем не вызывая ропота и возмущения у казаков, которым так много рассказывали и писали о «зверствах» большевиков.
Впечатление, следовательно, самое благоприятное... Когда же наши части прошли, за организацию взялись политотделы армий, дивизий и бригад, но, к сожалению, в силу тактической ограниченности и чисто бюрократической организации они не сумели выполнить ни одной из своих грандиозных задач. Тыл был предоставлен в распоряжение, может быть, и очень надежных коммунистов, но совершенно не знающих ни психологии казачества, ни его особенностей. Они его рассматривали как контрреволюционный элемент, опасный сверху донизу, и малейшее недовольство, вызванное теми или иными фактами, подавляли силой оружия, а не силой слова. При таких условиях не могло быть и речи о закреплении тыла. Наскоро сколоченные волостные и окружные ревкомы своих функций не знали, на казачество смотрели глазами усмирителей. И вот начались реквизиции, конфискации, аресты и т. п. Хуже всего то, что это проделывалось без надлежащего разъяснения, без определенной системы. Растерявшееся казачество разводило руками, ахало, удивлялось и в конце концов пришло к такому выводу, что «коммуния» дело неподходящее, ибо коммунисты «дюже» свирепы. А вот советы, в которых сидят бедняки и правят по справедливости, вещь хорошая. А потому: «Да здравствуют советы и долой коммунистов». Отсюда все и загорелось. Все это вместе взятое, помимо того, что восстанавливало казачество против нас, разлагало также и южные армии. До них докатывались слухи о восстаниях. Некоторым частям приходилось даже усмирять повстанцев. Все это нервировало армию, армия видела наши ошибки, возмущалась и расшатывалась... Таковы плоды недоверия и коммунистического сомнения без знания самых элементарных принципов жизни... Делалось именно то, что должно было питать контрреволюционное течении на Дону, в казачьих массах. Делалось то, на что указывал генерал Краснов в своих приказах и воззваниях, зажигая пожар восстания на Дону в апреле 1918 года, и то, что казалось провокацией в условиях красновских, кадетских банд. Уничтожение казачества стало неопровержимым фактом, как только Дон стал советским. Само собой разумеется, что при такой политике коммунистов мира никогда не будет и контрреволюция будет жить... Не верю, чтобы честные рабочие фабрик и заводов примирились с фактом вырезывания честных людей и безвинных расстрелов таких же рабочих деревни, как они сами, хотя бы и во имя социальной справедливости.
Не верю, потому что рабочие больше всего страдали от произвола и произвол-то заставил их идти на баррикады, а произвол как таковой, во имя чего бы он ни совершался, всегда будет произволом; не верю, чтобы честный рабочий жаждал крови и согласился все разрушить до основания даже на хуторе, в станице, деревне, с которой он подчас еще не порвал не только духовной связи, но и физической... Как назвать эти деяния красных? Вся деятельность коммунистической партии, возглавляемой Вами, направлена на истребление казачества, на истребление человечества вообще... Но всей России коммунистам не перестрелять... В телеграмме к Вам, Владимир Ильич, я молил изменить политику, сделать революционную уступку, чтобы ослабить страдания народа и этим шагом привлечь народные массы на сторону советской власти и в сторону укрепления революции... С такими взглядами, повторяю, мне не по пути с коммунистами. Вот где кроется корень недоверия ко мне. И коммунисты правы: их политику истребления казачества, а потом зажиточного крестьянства я поддерживать не стану. Коммунисты, повторяю, правы. На безумие, которое только теперь открылось перед моими глазами, я не пойду и всеми силами, что еще во мне есть, буду бороться против уничтожения казачества и среднего крестьянства... Теперь, Владимир Ильич, судите, кто я. Я не могу дальше мириться с насилием, с тем, анархо-коммунистическим течением, которое господствует в нашей республике, которое осудило многомиллионный разряд людей – казачество на истребление... Я сторонник того, что, не трогая крестьянство с его бытовым и религиозным укладом, не нарушая его привычек, увести его к лучшей и светлой жизни личным примером, показом, а не громкими, трескучими фразами доморощенных коммунистов, у которых еще на губах молоко не обсохло и большинство которых не может отличить пшеницы от ячменя, хотя и с большим апломбом во время митингов поучает крестьян ведению сельского хозяйства. Я не хочу сказать, что все трудовое крестьянство оттолкнулось от советской власти. Нет, в ее благо еще верит и не хочет возврата помещиков и капиталистов, но, измученные в напрасных поисках правды и справедливости, блуждая в коммунистических сумерках, оно только обращается к вам, идейным советским работникам: «Не сулите нам журавля в небе, дайте нам синицу в руки». И все-таки хочу остаться искренним работником народа, искренним защитником его чаяний за землю и волю и прибегаю к последнему средству, снимаю с себя всякую клевету коммунистов, с которыми я никогда не соглашался, с их узкопартийной политикой, губящей дело революции. Тот же обнаруженный дьявольский план уничтожения казачества заставляет меня повторять заявление на митингах, которое я делал при виде творимых коммунистами безобразий, что если будет так продолжаться, то придется кончить борьбу с Красновым и воевать с коммунистами. А теперь, раскрыв свои задушевные мысли и взгляды, заявляю: