Миронов: – В Думу не прошел, а был выставлен кандидатом, как народный социалист, иначе я не мог пройти, так как казаки народ темный и отнесся бы ко мне недоверчиво, если бы я взял чуть-чуть влево. Казаков нужно было завоевать.
Председатель: – Вы грозили арестовать коммунистов?
Миронов: – Это был просто тактический шаг, т. к. я не хотел, чтобы кто-нибудь мешал мне на пути. Я сперва объявил, что Букатин и Лисин будут расстреляны, но затем отдал приказ, чтобы этого не делали, т. к. я в принципе против смертной казни; мною не был расстрелян ни один из арестованных коммунистов.
Председатель: – Когда была написана ваша декларация: «Да здравствует российское пролетарское трудовое крестьянство!»
Миронов: – В первых числах августа, когда мне на одном из митингов была подана записка с вопросом: «Что такое социальная революция и как должно жить человечество?» Вопрос был очень серьезный, и я обрисовал свой взгляд на соц. революцию. Взгляд этот был мною изложен в письме к Ленину. Это было мое святая святых. Затем я, познакомившись с программой максималистов, увидел, что мои убеждения не расходятся с этой программой, и в частной беседе заметил, что я считаю себя беспартийным, а оказывается, – принадлежу к партии максималистов.
Председатель: – Говорили ли вы, что коммунистическая партия поставила себе целью истребить казачество, что ком. партия послала политических работников, которые ехали на Дон, чтобы казнить, расстреливать и жарить казаков?
Миронов: – Да, в письме к т. Ленину я упоминал об этом.
Председатель: – В ваших материалах имеется обвинение против коммунистической партии, что она ведет революцию к гибели. Вы писали, что врагом соц. революции являются справа Деникин, слева – коммунисты. Вы писали, что прежде всего нужно остановить Деникина, разбить его, что можно достигнуть только единением народных сил, а последнее возможно лишь с уходом коммунистов, всех этих «Нахамкесов», «Анфельбаумов», по так как они добровольно не сойдут, то придется им скомандовать: «Долой». Так вот, как вы это понимали?..
Миронов: – Я касался лишь местных работников, отдельных членов партии, но не касался и не имел в виду центр, т. к. понимал, что если разрушить налаженный аппарат, то все завоевания революции погибнут. И я прошу здесь под всеми этими названиями понимать «лжекоммунистов», против же идейных коммунистов я никогда не шел. Я хотел только удалить вредные, нежелательные элементы. Особенно мне хотелось очистить фронт от таких вредных лиц.
Председатель: – Вы говорите, что имели в виду местных коммунистов, коммунистов на фронте, вредивших там. А что вы скажете, когда вы назвали Троцкого – Бронштейном?
Миронов: – Это особенный вопрос, Когда после октябрьского переворота я стал на сторону Советской власти, Краснов меня называл все время предателем; я же, будучи на Дону, все время разъяснял казакам о значении нового строя, говорил о Советской власти, о новой форме правления, в котором будет участвовать все трудовое население. И казаки, слушая меня, соглашались со мной и охотно шли на сторону Советской власти. Когда же увидел те безобразия и бесчинства, которые творились коммунистами на Дону, я почувствовал себя предателем по отношению к тем, которым я говорил про Советскую власть и призывал служить ей. Я считал, что Троцкий является руководителем такой политики на Дону, и мне стало больно, что в центре так относятся к казачьему вопросу. И, называя Троцкого Бронштейном, я не имел в виду разжечь национальную рознь.
Председатель: – Что же, вы приписывали такую политику Троцкому как политическому вождю или как еврею?
Миронов: – Как еврею. Я признаю свою ошибку.
Председатель: – Вы стараетесь доказать, что вы не были против идейных коммунистов, но, между прочим, вы писали, что причину гибели революции нужно видеть и в преступных действиях господствующей компартии, вызывающей общее недовольство широких масс, и поэтому остается единый путь – свалить эту партию. Так говорится в вашем «Приказе-воззвании» по Донскому корпусу. Как вы это объясните?
Миронов: – Я не заявлял прямо того, чтобы свалить центр. Приближаясь к фронту, я во многих местах слышал, как крестьяне прямо говорили, что они не будут защищать коммунистов. И, видя такое недовольство, я счел своим долгом довести это до сведения т. Ленина, который не был осведомлен об истинном настроении широких масс. И, посылая ему телеграмму, я был далек от мысли повредить революции, излагал т. Ленину лишь свой взгляд, указывал на необходимость изменения политики, создания прочного красноармейского фронта. Насколько наши вожди не осведомлены об истинном положении дел, я убедился, когда спросил: получена моя телеграмма Лениным? Оказалось, что она даже не была расшифрована. А такое отношение недопустимо в то время, когда я подал голос своей наболевшей души. В такой ответственный момент т. Ленину не было даже доложено о моей телеграмме. Я еще раз повторяю, что я не имел в мыслях свалить центр, а только нежелательные элементы.
Председатель: – Скажите, для кого вы предназначали ваши воззвания, для людей, читающих между строк, или для широких масс, неспособных разбираться во внутреннем смысле ваших произведений. Вы обнародовали ваши воззвания?
Миронов: – Приказ не был обнародован и распространен был только по полку.
Председатель: – Могли ли вы полагать, что казаки, прочтя ваше воззвание, будут понимать его между строк?
Миронов: – Конечно, они не могли читать между строк, но нужно понять мое состояние. Тогда я не принадлежал себе, я не был тем человеком, который в прежнее время силой своей воли заставлял поворачивать целые красновские полки. Я был вещью, которую можно было бросить в любую сторону.
Председатель: – Вы все время говорите, что вы были против лжекоммунистов, но ни в одном из ваших документов не видно ясного указания, что вы не подразумевали именно коммунистов.
Миронов: – Да, я виноват в том, что в моих приказах-воззваниях нет слова «лже», но, во всяком случае, во всех моих воззваниях я был далек от мысли свержения центра.
Председатель: – Не выражали ли вы сожалений, что, будучи на Западном фронте, вы написали прокламации против еврейских погромов?
Миронов: – Нет, не выражал.
Председатель: – Не было ли в ваших прокламациях выражений, что вы идете на «жидо-коммунистический фронт»?
Миронов: – Нет, такого выражения я не употреблял.
Председатель: – Не говорили ли вы, что с такими мерзавцами вы не будете иметь никаких сношений?
Миронов: – Нет.
Председатель: – В телеграмме Ленину от 24 июня вы писали, что необходимо создать народное представительство. Что вы понимали под этим?
Миронов: – А понимал я так: представители от трудового крестьянства имели бы близкое соприкосновение к советам и оповещали, и осведомляли массы о том, что там делается.
Председатель: – Вы такого мнения, что существующие советы не отражают голоса населения на местах?
Миронов: – Да, не отражают.
Председатель: – А в центре и подавно.
Миронов: – О центре я не берусь говорить и говорю только об окраинах.
Председатель: – Значит, по-вашему народное представительство должно заменить собой советы?
Миронов: – Нет, я понимаю не так. Народное представительство нужно для того, чтобы услышать голос народа с мест о его нуждах.
Председатель: – Что ж, по-вашему, между центром и местами есть какой-то разрыв?
Миронов: – Да, есть... Среди крестьянского населения большое недовольство. Они заявляют, что у них отбирают коров, лошадей, продукты и нельзя найти виновного.
Председатель: – Кого вы имеете в виду?
Миронов: – Черемушкина, который навел большую панику на население, отбирая у него скот, накладывая контрибуции и всячески терроризируя его.
Председатель: – Почему в декларации вы настаиваете на упразднении сотенных комиссаров с передачей всех функций ЦК?
Миронов: – Я полагаю, что одного ЦК будет достаточно.
Председатель: – Но вы понимаете, что это требование довольно серьезное?