Измученные, растоптанные, униженные голодом и беспросветной нищетой депрессии американцы внимали речи Рузвельта у допотопных радиоприемников с замиранием сердца. Казалось, они впервые в жизни слышат голос человека из власти, которому можно верить. Тем более странным казалось то, что этот человек был вовсе не сказочным героем, а физически беспомощным инвалидом, прикованным после перенесенной тяжелой болезни к инвалидному креслу до конца жизни. Речь нового президента длилась всего двадцать минут, но именно ее историки будущего назовут поворотным моментом истории американской нации.
На следующий день, 5 марта, Бернард Барух должен был явиться на аудиенцию к Рузвельту в Белый дом. Стоит отметить, что во всей мировой истории было совсем немного таких влиятельных и талантливых людей, которые умудрялись сохранять должность главного советника и правой руки у нескольких могущественных правителей подряд. Впрочем, неправильно думать, что шесть (!) американских президентов, от Вудро Вилсона до Гарри Трумена, управлявших страной в общей сложности примерно сорок лет, сами выбирали Баруха главным помощником. Скорее, все обстояло как раз наоборот.
В день инаугурации Барух находился еще в Нью-Йорке. Речь Рузвельта банкир слушал дома, в своем особняке на западе Манхэттена, на Лексингтон-авеню, рядом с небольшим парком Мэдисон. До офисов банков Уолл-стрит отсюда было три-четыре мили, обычно он проезжал их за пятнадцать минут, но сегодня часть дорог Манхэттена была перекрыта, и он решил прогуляться пешком, несмотря на сырую, немного промозглую погоду. Разумеется, его сопровождали охранники: во времена депрессии находиться одному на нью-йоркских улицах было небезопасно даже людям среднего достатка. Каждый четвертый американец был безработным, каждый седьмой голодал. Уровень преступности в Америке по сравнению с благополучными двадцатыми вырос в десять раз. Самое безобидное, что могло произойти даже среди бела дня на фешенебельной улице, — кража кошелька или вещей очередной шайкой чумазых мальчишек-беспризорников.
Неторопливо шагая по Парк-авеню в сторону Нижнего Манхэттена, Барух думал о речи Рузвельта и их предстоящей встрече. Метафора нового президента о войне была сильной и, надо признать, точной. После четырех лет разрастающегося кризиса Нью-Йорк действительно был как две капли воды похож на город, подвергнувшийся военному нападению. Многочисленные высотные здания делового центра стояли практически пустыми, без арендаторов, с осыпающейся облицовкой и выбитыми стеклами во многих окнах. Несмотря на все усилия полиции, Манхэттен был наводнен бездомными, спавшими на тротуарах, чаще всего на вентиляционных решетках метро, откуда поднималось хоть какое-то тепло. Ноги бродяги обматывали самодельной «обувью» из обрывков старых газет. На севере Центрального парка — любимого места прогулок многих поколений горожан, в том районе, где еще недавно вечерами в клубах гремел джаз, — теперь был один сплошной «Гувервиль»: палаточный городок, названный «в честь» предыдущего президента, при котором разразился кризис. В нем жили тысячи пытающихся спастись обездоленных людей, приехавших из глубинки. Полиция каждую неделю совершала туда массированные рейды, снося незаконные постройки и арестовывая сотни их обитателей за воровство и отсутствие документов, но людей и убогих хибар становилось все больше. К порту Нью-Йорка, находившемуся по ту сторону пролива, на юге, за Бруклинским мостом, раньше испытывавшему нехватку грузчиков, теперь с ночи выстраивалась километровая очередь из мужчин, мечтавших четырнадцать часов без перерыва таскать неподъемные тюки всего за один доллар в день, которого хватало только на один семейный ужин. Бесплатная раздача кусков черствого хлеба и водянистого, но хотя бы горячего супа проводилась передвижными армейскими кухнями один раз в день. В очереди к самому крупному пункту раздачи на еще недавно сиявшей неоновой рекламой Таймс-сквер люди стояли два-три часа. Но самым ужасным посреди разрухи, пожалуй, было выражение людских глаз. Точнее сказать, отсутствие всякого выражения. Никто не понимал, что происходит, никто не верил в то, что неимоверные трудности когда-нибудь закончатся. Сегодняшний день был из рук вон плох, но завтрашний, казалось, должен был стать истинным кошмаром.
Впрочем, не все ощущали себя плохо. Словно пир во время чумы над Манхэттеном на глазах поднимались по этажу в день несколько новых, самых высотных зданий Америки и всего мира. Восхитительный Крайслер-билдинг с ажурным шпилем в стиле ар-деко, небоскреб трастового банка Манхэттена на Уолл-стрит, превосходное здание Рокфеллеровского центра и, наконец, грандиозный, поражающий самое смелое воображение Эмпайер-стейт-билдинг строились почти одновременно, в самый разгар депрессии. Инвесторами и владельцами этих небоскребов помимо престарелого Джона Рокфеллера, ставшего к концу жизни видным филантропом, были несколько относительно молодых богачей, владевших контрольными пакетами акций ведущих корпораций Америки и предусмотрительно (а точнее, по мудрой и своевременной подсказке сверху) успевших продать эти пакеты акций еще до биржевого обвала. Каждого из этих людей Бернард Барух (совпадение?) хорошо знал лично.