В разгар кризиса ток спутал все провода, – как физические, так и психологические. Корнилов восстал против Керенского; Керенский арестовал Корнилова; Савинков, старавшийся сблизить их и укрепить исполнительную власть, был снят со своего поста. Затем последовало кратковременное интермеццо перед Вавилонским столпотворением – мужественные резолюции Думы и призывы Демократического совещания к национальному единению. В русском парламенте – Думе – было огромное антибольшевистское большинство. Временное правительство издало манифесты, обещавшие либеральную политику и призывавшие сохранять верность союзникам. По части слов и голосований было использовано решительно все. Между тем германский молот продолжал бить по фронту.
Кто осудит измученных борцов за русскую свободу и демократию? Не поставили ли они себе задач, непосильных для смертного? Могли ли какие бы то ни было люди какими бы то ни было мерами справиться с этим двойным нападением? Политикам и писателям более счастливых наций не следовало бы смотреть слишком свысока на людей, которые подверглись такому страшному давлению. При таких условиях Кромвель, Цезарь, Наполеон, может быть, потерпели бы такое же крушение, какое потерпел капитан Вебб на Ниагарском водопаде. Под аккомпанемент всеобщей болтовни и приближающегося грохота пушечной канонады все ломалось, все гибло, вес растекалось, и на фоне анархии обрисовывался один единственный целостный и страшный фактор – большевистский переворот.
В первую неделю ноября Советы, руководимые Военно-революционным комитетом с Лениным и Троцким во главе, захватили верховную власть и командование над войсками и решили арестовать министров. Взбунтовавшиеся военные суда двинулись вверх по Неве, и войска перешли на сторону захватчиков. Дума и Всероссийское демократическое совещание, Всероссийский съезд Советов, продолжавшие болтать и принимать значительным большинством резолюции протеста, были сметены в пропасть. Зимний дворец, где заседало Временное правительство, был осажден. Керенский, бросившийся на фронт, чтобы собрать верные ему войска, был смещен изданной Лениным прокламацией и по возвращении был разбит бунтовщиками. Впоследствии британский апелляционный суд постановил, что при рассмотрении дел британских подданных, имеющих отношение к России, датой фактического перехода власти к советскому правительству следует считать 14 ноября 1917 г.
Навеки погибли империя Петра Великого и либеральная Россия, о которой так долго мечтали и Дума, и только что созванное Учредительное собрание. Вместе с царскими министрами канули во тьму кромешную либеральные и радикальные политики и реформаторы. Социалисты-революционеры, меньшевики, более мелкие социалистические группы – все они, за исключением наиболее крайних и наиболее близких к большевикам, были обречены на уничтожение. Доктринерские левые партии были обойдены с флангов, и все решительно оттенки политических взглядов почти сразу перестали существовать. Удержалась на время только одна секта. Анархисты, крепко придерживавшиеся традиции Бакунина, считали, что в их экстремизме никто не может их перещеголять. Если большевики хотели поставить мир вверх ногами, то анархисты хотели вывернуть его наизнанку. Если большевики хотели уничтожить понятия правого и неправого, то анархисты перестали различать между правыми и левым. Поэтому они предпочитали говорить и высоко держать голову. Но относительно их новые власти уже заранее приняли решение. Они не пожелали тратить времени на споры. И в Петрограде, и в Москве анархистские штаб-квартиры подвергались артиллерийскому обстрелу, а самих анархистов всюду ловили и без церемоний расстреливали.
Верховный большевистский комитет, эта нечеловеческая или сверхчеловеческая организация, как вам угодно, – это сообщество крокодилов, обладавших образцовыми интеллектами, взял власть 8 ноября. Его члены обладали твердой программой политики на ближайшее время. Их лозунгами были: – «долой войну», «долой частную собственность», «смерть всей оппозиции внутри страны». С внешним врагом надо было заключить немедленный мир и повести беспощадную войну с помещиками, капиталистами и реакционерами. Все эти термины истолковывались в самом широком смысле. Даже совершенные бедняки, обладавшие ничтожными сбережениями или владевшие маленьким домиком, получали кличку «буржуя». Левых социалистов называли реакционерами и соответственно обращались с ними. Пока еще не было проведено более детальное разрешение политических вопросов, в массы был брошен лозунг: «грабь награбленное». Крестьян поощряли на убийства помещиков и захват их поместий; на огромной территории распространились массовые и индивидуальные убийства и грабежи.
Итак, программа внутренней политики стала осуществляться с поразительной быстротой. Вопросы внешней политики оказались однако более трудными. Ленин и его сообщники, принимаясь за свое дело, были уверены, что с помощью беспроволочного телеграфа они могут обратиться непосредственно к народам воюющих государств через головы их правительств. Поэтому вначале они не имели в виду заключение сепаратного мира. Они надеялись, что под влиянием русского примера и выхода России из войны военные действия всюду приостановятся и все правительства, как союзные, так и неприятельские очутятся лицом к лицу с восставшими городами и взбунтовавшимися армиями. Провозглашение Декрета о мире сопровождалось немалым количеством слез и радостными криками. Призыв к миру дышал возвышенным человеколюбием, ужасом перед насилием, усталостью от бесконечной бойни. Приведем хотя бы следующий отрывок: «Трудящиеся всех стран, мы обращаемся к вам с братским призывом через гекатомбы трупов наших братьев-солдат. Через потоки невинно пролитой крови и слез, через дымящиеся развалины городов и сел, через разгромленные памятники культуры, мы призываем вас к восстановлению и укреплению международного единения».