и делал вид, что слушал.
(Мне слон на уши наступил
и что-то в них нарушил).
Бренчала музыка во мне,
сквозя из уха в ухо.
Надыбав истину на дне,
балдела в рюмке муха.
Она глазаста и глуха —
мы этим схожи с ней.
Плескалась в песне суть стиха,
как истина в вине.
Ты как для Бога пел, как встарь,
как часто будешь петь...
А я занюхивал стопарь
и думал: ты — поэт,
и видел: ты не зря поёшь,
живя, как на излёте,
и знал: ты что-то издаёшь
в хорошем переплёте,
и ждал, что этот переплёт
раскрою — и увижу
слепяще-внятный образ тот,
который не услышал.
Мятущийся, мятежный свет...
Тень — чёрная, живая...
Я верил в то, что ты поэт.
Теперь я это знаю.
* * *
На стихи Николая Игнатенко
На память проборматывая строчки,
которые написаны не мной,
я будто бы хожу в чужой сорочке
да и живу не со своей женой.
Их чужеродность ощутима сразу:
топорщатся стихи и душу трут,
щекочут вислой бахромой непоправимо длинной фразы,
потрескивают швами там и тут.
Значенья слов темны, а назначенье —
совсем не в том, чтоб что-то объяснить.
Мученье с ними... И без них мученье:
ведь с ними мне теплее, чем без них!
Как делятся последнею одеждой,
спасая от невзгод и непогод,
поэт последней делится надеждой
на то, что счастье вдруг произойдёт.
Несу в душе, душою в них врастая,
твои стихи. Становятся судьбой
твоих метафор выкройка простая,
твоих страстей рисунок непростой.
* * *
Невыгодно и нелогично чувство,
а доброта пасует перед злом.
Неправота — высокое искусство,
которое не станет ремеслом.
* * *
Стихи и дети — бесполезные
плоды ошибок непростых...
Любите женщин и поэзию!
И Бог простит.
* * *
Посвящено Владимиру Шкаликову по его настоятельной просьбе.
Мир справедлив:
я страдаю от собственной вредности,
и поделом на меня обижается гений.
Я заподозрил его в интеллигентности
и убедился, что он вне подозрений.
* * *
О мужестве
Поэт, уставший в одиночестве
строку корявую ласкать,
почти спасенье видит в ножницах,
что у редактора руках.
Строка неправильна, стыдна
и лишней кажется поэтому.
Но лишь она, она одна
поэта делала поэтом.
Он всё такой же. Он особенный.
Он на виду и на слуху.
Он не поэт: он не способен
вздрочить[1] обвисшую строку.
* * *
Стихи писать — как сапоги тачать:
добротно, точно, как умелый дядя,
гвоздочки рифм вколачивать, не глядя,
не маяться единой строчки ради,
но мастерство спокойно утверждать
стежками ямба, прочно и воздушно,
и душу вкладывать привычно и бездушно...
Пожалуй, это очень скушно —
стихи писать, как сапоги тачать.
* * *
Любимец публики и муз
вступил в писательский союз.
Тотчас, презрев законны узы,
любимцу изменили музы,
и, членским машущий билетом,
поэт, назвавшийся поэтом,
был кинут публикою грубой:
ей не певцы, ей песни любы.
* * *
После прочтения поэтического сборника «Русский крест»
Возможно ли, потратив гривну,
купить свободы на целковый?
Исчезли цензоры партийные —
воскресли цензоры церковные.
* * *
Посолиднеть, перечесть
много книг,
не срываться ни на лесть,
ни на крик,
не сбивать с чужой души
наледи,
не додумав, не спешить
на люди,
спать ночами, не курить
поутру,
ни копейки не пустить
по ветру,
ни на грош не верить в ложь
случая —
жить бы так! Но это блажь
сущая.
* * *
Забудь про то, что гол и бос, —
зато никто тебе не босс!
* * *
На книгу современной публицистики
Откройте томик сей простой —
и распахнётся бездна,
где мысль аукает в простор,
а словесам претесно,
где рубят истину сплеча
с отвагой осмелевших:
о власть имущих промолчав,
поносят власть имевших.
* * *
Надо одеваться и питаться,
чтоб нести поэзию в народ.
И поэт становится прод`авцем,
попадая в жёсткий переплёт.
Для купца бесприбыльное грустно,
а певца не радует навар:
чем дороже куплено искусство,
тем фальшивей проданный товар.