1.
Вин дорогих и разносолов
нет на столе, но славно здесь,
среди чужих и развесёлых.
Раздвинутся, заставят сесть,
вверх дном перевернут квартиру,
ища остатки, и нальют.
И я уже причастен к пиру,
мне снова близок этот люд.
День, что почти был отдан грусти,
уже насыщен и весом,
и я опять четверокурсник,
вполне уверенный во всём,
почти непобедимый в споре...
Коль счастье есть,
то вот оно!
Но кто-то вдруг отдёрнет штору,
за шторой — чёрное окно.
Здесь чад и гам, а там, за шторой —
луна примёрзла к небесам.
Там смотрит на меня с укором
не отражение — я сам.
«Тепло тебе?» — беззвучно шепчет,
как я, прижавши лоб к стеклу.
А за спиною пляшут шибче,
галдят, целуются в углу,
зовут меня, схватили, тащат,
и — в забытьё
из бытия...
Пусть призрак мёрзнет в настоящем,
а мне тепло. Весь в прошлом я.
2.
Всего-то и было — бессонные ночи,
разлуки без счёта и столько же встреч,
а кажется: многое, светлое очень
забыл, потерял, не сумел уберечь.
Всего-то и было — пяток детективов
да чудом попавший в общагу Вольтер,
а кажется: самое модное чтиво
мы чли торопливо, не то что теперь.
Всего-то и было — крутой и осклизлый
неблагоустроенный берег Томи,
а кажется: там и высокие мысли,
и лучшие строки, и юные мы.
Ах, знать бы и верить, как это ни горько,
что кроме случайно удачной строки
всего-то и было — костёр на задворках,
в котором сгорели плохие стихи...
3.
У старой полыни особенный запах.
В нём — лето. Не это, которому рад,
а то, что дожди схоронили, оплакав,
и не возвратили. И не возвратят.
Узрев на пути неживые соцветья
на ломких стеблях с благовонной трухой,
пройди стороной. Не задень. Не заметь их.
Беги аромата полыни сухой.
К цветущим полянам! К поющим рассветам!
Но прочь от стеблей, чей пахучий излом
отравит веселие нового лета
пронзительной скорбью о лете былом!
Достойно ли это: жалеть и поныне,
в средине пути, о начале дорог?
...Я нюхаю веточку старой полыни,
премудрым советам своим поперёк.
4.
Ухожу, не прощаясь. Под шёпот, кивки и молчанье,
под шуршанье отжившей листвы подо мною и над.
Ведь любое прощанье по сути своей — обещанье
обязательно встретиться снова и повспоминать.
Не хочу обещать. Не люблю навещать прожитое.
Не могу превращать прошлогоднее сено в траву.
Я уверен, что я и сегодня чего-нибудь стою.
Я надеюсь, что я и до завтра ещё доживу.
Облетает листва разговоров, застолий, размолвок.
Забываю детали. От этого не по себе.
Но встречаются новые лица, и снова я молод.
Станут новой листвой эти новые лица в судьбе.
И они облетят? Что ж, и вечнозелёное древо
обновляет листву, просто делает это тайком.
Зазывая: «А помнишь?» — пытается липкое чрево
ненасытного прошлого нас заглотить целиком.
Пусть коряв, пусть извилист мой ствол, но он тянется к свету,
не всегда из надира в зенит, но всегда напролом.
Остаются ветвями вильнувшие в сторону ветви,
что когда-то хотели бы стать, но не стали стволом.
Я сегодня живу. Я старею, когда вспоминаю.
За коварным «а помнишь?» ползут разложенье и тлен.
За сегодняшний день свою чашу до дна осушая,
ухожу, не прощаясь, в неведомый завтрашний день.
Две пылинки
1.
Заприметить снежинку в метели,
заприметить и не потерять.
Невозможное — после потери —
повторять, повторять, повторять.
Не предвидится, даже не кажется
проследить хоть виток виража.
А метель всё кружится, куражится,
невозможностью заворожа.
Ведьма белая! Ну и пляши в ночи,
и накручивай вихрь на вихрь!
Мимолётные судьбы снежиночьи —
что, казалось бы, мне до них?
Просверкнула нечаянным прочерком,
и опять её вдаль понесло,
словно чьё-то, отчаянным почерком
выплеснувшееся, письмо,
не отправленное, запретное,
где надежда и боль через край:
«Заприметь, заприметь, заприметь меня!
Не теряй, не теряй, не теряй...»
2.
Бездумно-бесцельна была толкотня
и бессодержательны тосты,
без жала остроты и страсть без огня.
Был вечер
и гости.
Ах, если бы думать: вот был да прошёл,