где распятья распутий во мгле
и звезда, и звезда в облаках...
Да, метель. Мы с тобою не те.
Ты слабей, чем тогда. Я умней.
Я б пошёл за тобой. Но сначала, метель,
ты ворвись-ка попробуй ко мне!
Зря я войлоком дверь обивал?
Зря окно конопатил тряпьём?
Я, быть может, заранее знал:
ты ещё постучишься в мой дом,
ты поманишь меня в неуют.
Я отвечу: «Какого рожна?..»
Ах, жена. Как метели поют за окном!
А в дому — тишина.
11.
Пыльный свет. Осклизлые ступени.
И, конечно, тени на стене...
Сколько этой самой дребедени
снилось и ещё приснится мне!
Убегаю, догоняю, плачу,
изнутри расшатываю клеть,
ничего перед судьбой не значу,
но пытаюсь всё-таки взлететь!
Надо так: колени к подбородку,
и — в зенит, слегка наискосок.
Только бы не мордой в полировку.
Только бы достаточно высок
потолок полузабытых взлётов:
чуть повыше б этих стеллажей...
Сновиденья! Ваш язык эзопов
я устал разгадывать уже.
Я устал от мыслей приземлённых,
от житья на грани забытья,
от полётов неосуществлённых,
от поэтов, пишущих, как я.
Никогда не буду просыпаться
и, святой материи назло,
буду безуспешно, но пытаться
хоть разок подняться на крыло,
хоть на миг вернуться в ту беспечность,
где стихи случались просто так,
где окно распахивалось в вечность,
старым тайнам тесен был чердак,
рифмовались «жимолость» и «милость»,
и луна плясала на трубе...
— Ты стонал. Наверное, приснилось
что-то нехорошее тебе? —
Ты права, заботливая фея.
Ты, конечно, как всегда, права.
Дай мне руку. Вот сюда, левее.
Говори обычные слова.
Ты права в любое время года,
потому что я в тебя влюблён.
Разыгралась злая непогода
и наслала нехороший сон.
12. Ножны и клинок
(Вахтовому методу посвящается)
Давным-давно, в седую старину,
найдя весьма весомые причины,
два короля затеяли войну,
а это — дело чести для мужчины.
Король божился: «Будет враг побит
и побеждён до середины лета!» —
но баронессы плакали навзрыд,
своим баронам штопая колеты.
Один барон, задира и шутник,
надев колет и сунув ногу в стремя,
устами вдруг к устам жены приник
на очень продолжительное время.
А на прощанье, ножны ей вручая,
так пошутил: «Разлука нелегка,
но ты меня дождёшься, дорогая,
как эти ножны — своего клинка!»
«Не уходи, я так тебя люблю!» —
барону баронесса прошептала.
«Я присягал на верность королю!» —
ответил он, и войско ускакало.
Барон сражался в дальней стороне,
а баронесса плакала ночами,
и ножны пустовали на стене —
причина и метафора печали...
В июле был обычный летний бал.
Плясали гости, и шелка пестрели,
и виночерпий вина разливал,
и сладкозвучно пели менестрели.
«Когда нельзя, но хочется, то можно...» —
шепнула менестрелю баронесса.
И плоть входила в плоть,
как шпага в ножны,
по самую по чашечку эфеса.
Тем временем за морем, на войне
барон являл разумную отвагу
и после битвы думал о жене,
в чужие ножны втискивая шпагу...
Когда, навоевавшись, короли
нашли пустяшный повод помириться,
не многие бароны обрели
возможность к баронессам возвратиться.
К несчастью, уцелел и наш барон.
Осенние дороги были вязки.
Пришпоривал коня и мчался он
к нелепой и трагической развязке...
Уже безумен, стар и одинок,
барон твердил в неистовом запале:
«Не разлучайте ножны и клинок!»
Его жалели, но не понимали
и воевали.
13.
Хлопала, как парус,
мокрая пелёнка.
На волнах качалась
наша комнатёнка.
Отсырели стены,
ну а мы всё плыли,
в мыле, словно в пене,
с клотика до киля.
Стирка не кончалась,
пальцы в кровь истёрла.
И брала усталость
пятернёй за горло.
Неуместна жалость —
счастия не скроешь:
мы ведь возвращались
с Острова Сокровищ.
И едва вставали —
ввысь, чтоб мир увидел,
ползунки взмывали,
как победный вымпел.
Ни минуты штиля!
Ну а мы, признаться,
время находили
петь и целоваться.
Бурей быта биты —
не на дне, не в тине,
ибо крепко сбита
наша бригантина.