2.
Слово слишком долго было Богом.
Вера превратилась в ритуал.
Если говорил высоким слогом,
значит, врал.
Разум наш кипел от возмущенья,
вспенивая Слово на волне.
Нет непобедимого ученья,
нет и побеждённого вполне.
Смертный бой окончен.
Кровь, увечья,
ругань мародёров на мосту.
Обезбожев, души человечьи
терпят пустоту.
Затаясь в преддверье гулкой даты,
пеной слов законопатив слух,
мы почти не верим, что когда-то
слово было — Сын, Отец и Дух.
Лишь на еле слышимом пределе —
сказ о многославных днях, когда,
трубкой тыча в карту, возводили
или разрушали города.
Непереносимо всё, что ново.
Нам бы проще снова рать на рать...
Слишком долго Богом было Слово.
Трудно отвыкать.
3.
В начале было Слово,
потом — «слова, слова»...
Но мы не бестолковы,
не всё нам трын-трава.
Мы в телек из кровати
глядим не просто так,
на щи с копытом тратя
полтыщи, как пятак.
Мы слушаем и слышим
про то, что «нет проблем»,
про то, как вольно дышим,
и много прочих тем:
почём на бирже йена,
как наши там, в Литве,
что разных точек зренья
не менее, чем две,
что колбаса и водка
приложатся к уму...
Дерите, парни, глотку.
Мы видим, что к чему.
Не век вам веселиться,
не век дурачить нас.
Мы вспомним ваши лица,
когда настанет час.
Кто, выйдя из народа,
назвал народ толпой, —
прижмём его, урода,
гранитною стопой.
А всё, что ненароком
нахапал на посту,
не вылезет ли боком?
не брызнет на версту?
* * *
Так слово понемногу
шевелится в душе
и вырастает в Бога,
и снова просит жертв.
Фантом (лирико-политическая фантазия)
Призрак бродит по России —
призрак капитализма!
(Из Манифеста капиталистической партии)
Сигаровидное авто,
подрагивая ровной дрожью,
проносится по бездорожью,
но не ведёт его никто.
Колёса, бешено вертясь,
расшвыривают комья грязи
на рвущихся просторах Азии,
раздрызганных вдоль автотрасс.
Не надо, варежку раскрыв,
глазеть на диво дорогое:
оно — идейно вредный миф,
и встреча с ним грозит бедою.
Вздымая лаковый капот,
в лохмотья рвёт пространство-время
фантом свобод и беззабот
индустриального Эдема.
Однажды я настиг его
когда он буксовал на склоне,
и не увидел никого
ни за баранкой, ни в салоне.
Я слез. Шофёр грузовика
прочь газанул, подвержен страху.
Я подошёл, рванул рубаху
и речь повёл издалека:
— Ответствуй мне, носитель фар,
кто ты? предвестник потрясений?
или ковчег для чистых пар,
достойных бегства и спасенья?
Неужто снова грянет гром,
чтоб нам ни света, ни покоя?
Неужто, как один, умрём
в борьбе за что-нибудь такое?
Восстав, как деды, рать на рать,
найдём ли в том благую участь?
Неужто, кроме преимуществ,
опять нам нечего терять?
Не трусь: ты — миф, легенда, сон.
Так будь правдив, как с полубанки!
Не вырвут грешный твой клаксон
автомеханики с Лубянки!
Я замолчал, ответа ждя.
Фантом пофыркал в радиатор
и загундосил, погодя:
— Я не пророк и не оратор,
не ангел о шести крылах
и не агент гнилой Европы.
Я даже языком Эзопа
не овладел, увы и ах.
Я не предвестник новых гроз
и не источник Божьих светов.
Я — форма грёз, а не ответов
на заковыристый вопрос.
Мертва идея без вождей,
но вот что забывает память:
глаголом жечь сердца людей
не безопасней, чем напалмом.
Есть подвиг с яростным лицом,
а есть — с умом и понемножку;
кто землю вспахивал свинцом,
решит, что медленнее — сошкой.
Парит над пропастью орёл,
герой дерётся, мир трясётся;
а кто имущество обрёл,
над преимуществом смеётся.
Барышник Родину продаст,
посредник выслужит награду;
но стол не тащат в баррикаду,
пока он ломится от яств...
— Ты — провокатор! — я вскричал
и, пнув капот, пропнул навылет.
— Да, я не из металла вылит,
я — форма грёз, — фантом сказал
и, как положено фантому,
стал растворяться в свете дня.
А я нырял в него, как в омут.