А не думать о том, что я уже не хочу возвращаться к этому началу.
С куда большей радостью я бы принес самому себе другую палочку, чем ностальгировал о первых, подчас очень неловких свиданиях с будущей женой. Необходимость колдовать этой палочкой всегда представлялась ему — мне — чуть ли не каторгой.
— Мистер Лонгботтом, задержитесь после урока.
Задерживается. Или правильнее было бы сказать: «Задерживаюсь»? Мнется на одном месте, не сразу решаясь сделать первый шаг в сторону кабинета. Здесь стоило бы сразу напрячь память и вспомнить пару конкретных моментов двадцатилетней давности, но хоть я и старше на эти двадцать лет, мы по-прежнему остаемся одним человеком.
— Присаживайтесь, мистер Лонгботтом. Хотите чаю?
Разумеется, соглашается. Соглашаюсь? Чувствует запах чайных листьев и вишневых ягод и заинтересованно поднимает брови. Но пробует с опаской, отпивая совсем крохотный глоток, и только после того, как убедится, что я уже выпил первым и… Надо полагать, не отравился.
Интересно. Как и то, насколько мы сейчас должны быть похожи со стороны. Не внешне, а языком тела, который подчас способен испортить даже самую искусную маскировку. Сидим уж точно одинаково, разве что пятнадцатилетний Невилл еще не избавился от привычки сутулиться. Или, скорее, только успел ее приобрести. Кажется, как раз на четвертом курсе я и начал расти с такой скоростью, словно кто-то исподтишка подлил мне Костероста в тыквенный сок. Бутылки так три.
— Можно вашу палочку?
Я до сих пор помню, какой она была наощупь, но профессор Ньюман этого знать не может. Приходится изображать вежливый интерес. Второй я… До сих пор не понимаю, как мне обращаться к нему — к себе — в собственных мыслях, потому что при каждом взгляде на это лицо у меня возникает ощущение, будто я смотрюсь в кривое зеркало. У отражения еще нет шрама, но есть пухлые щеки и куда более неряшливо подстриженные волосы, из-за чего оно постоянно пытается спрятать глаза за челкой.
Сюрреализм какой-то. Готов поклясться, ни одного стороннего наблюдателя мой подправленный Трансфигурацией нос сейчас не обманет.
— М-мою? — осторожно уточняет отражение, делая еще один небольшой глоток. Палочку при этом отдавать не спешит. И Мерлин бы с ней, я бы свою тоже кому попало в руки не дал, но чем его так смутил обыкновенный чай?
Хм. Действительно. Было бы куда удивительнее, если бы не смутил.
— Мистер Лонгботтом, я понимаю, что вам будет сложно поверить мне на слово…
Отражение настораживается еще сильнее и с силой сжимает чашку в пальцах, не обращая внимания на то, что она должна быть очень горячей. Определенно, мы на верном пути.
— Но я не Бартемиус Крауч.
Здесь бы стоило действовать осторожнее, но мне будет куда проще добить собственного доверия, если мое отражение почувствует себя равным взрослому человеку. Ему это в новинку, потому что в такой манере с ним не разговаривал ни лже-Грюм, ни уважаемый половиной Гриффиндора Люпин, который по бо́льшей части тратил свое свободное время на то, чтобы научить Гарри заклинанию Патронуса. Не могу его винить в чем бы то ни было, поскольку и сам сейчас озабочен проблемами одного конкретного студента, а не всего курса в целом.
Отражение растерялось.
— И я понимаю, что вы чувствуете, — продолжаю я, зная, что в этом возрасте и при таком удивлении он — я — не решился бы перебить даже сокурсника, не то что преподавателя. — Но вы должны понимать, что этот человек был Пожирателем Смерти. Убийцей и манипулятором, которому, уж простите за прямоту, не составит особого труда… — а вот здесь действительно стоит быть осторожнее, чтобы не превратиться в мужскую версию МакГонагалл, считающую всех непроходимыми идиотами. — Воспользоваться неопытностью пары школьников. Вы ничего не могли с этим сделать, и вы не смогли бы его раскусить. Не потому, что вы глупы, я ни в коем случае не хочу этого сказать. Но вам еще не хватает опыта, мистер Лонгботтом. Вы слишком молоды для того, чтобы замечать тонкости, какие мог бы заметить я, окажись я на вашем месте. И если даже такие умы, как профессор Дамблдор, не заметили подмены, то вам уж тем более не стоит в чем-либо себя винить. Иногда нужно очень четко знать, куда смотреть, чтобы понять, что что-то идет не так.
И я молчу. Того гляди, запутаюсь в местоимениях окончательно, но вся суть в том, что после этого в кабинете повисает тишина, которую не нарушает даже жужжание какой-нибудь мимо пролетающей мухи.
— Хотите, — я добавляю в голос осторожные вопросительные нотки, — поговорить об этом?
Отражение по-прежнему хранит молчание. Прячет глаза за спутанной челкой и тщательно обдумывает услышанное, прежде чем осторожно качнуть головой. И протягивает через разделяющий нас стол свою палочку. Рукоятью вперед.
Пытается показать, что действительно доверять мне он, разумеется, еще не готов, но… ему бы этого хотелось.
Светлое дерево теплеет под пальцами и выстреливает красно-золотыми искрами, когда я поднимаю палочку острием к потолку. Надо же. Не думал, что она меня узнает.
Кипарис и сердечная жила дракона, палочка благородного дуэлянта, привыкшего вести людей за собой, а не покорно следовать за другими. Разумеется, в школьные годы она совсем мне не подходила.
— А у меня, — робко и как-то совсем глухо вставляет мое отражение, завороженно глядя на гаснущие в воздухе искры. — Она так не делает.
И, осмелев, делает большой глоток, разом отпивая почти половину чашки.
— Я не знаток психологии волшебных палочек, — говорю я, возвращая отцовскую палочку точно так же, как и получил, рукоятью вперед, и стараясь не коснуться самого себя даже кончиками пальцев. — Но думаю, что она… очень обижена.
— Обижена? — непонимающе повторяет мое отражение, отставляя полупустую чашку в сторону. Бережно — почти благоговейно — держит палочку в обеих ладонях и поднимает на меня глаза, забавно хмуря темные брови. Неужели я так же делаю? — Но на что ей обижаться?
— Это палочка мракоборца, мистер Лонгботтом. Что вы, конечно же, знаете лучше меня. Она годами сражалась с последователями лорда Волдеморта — он вздрагивает, передергивая плечами, и я коротко киваю, исправляя свою оплошность. — С последователями Сами-Знаете-Кого. Эта палочка участвовала и в дуэлях, и в настоящих битвах не на жизнь, а на смерть. Но… Простите, если мои слова покажутся вам циничными, но после этого ее вдруг положили пылиться на полку, чтобы десять лет спустя отдать ребенку, который еще не может наколдовать ни одного заклинания. Можно сказать, что для вашей палочки Хогвартс — это заслуженная пенсия. Но она предпочла бы погибнуть в бою.
— И что же мне с ней делать? — растерянно спрашивает мое отражение, хмуря брови еще забавнее, чем прежде.
— Почему бы не… попробовать договориться? Вам уже не одиннадцать, да и… Не хотелось бы забегать вперед раньше времени, но у меня есть одна идея… Нечто вроде дуэльного клуба. Могу я… рассчитывать на ваше участие? Не поймите превратно, но дуэльная практика вам не помешает. Обидно иметь такой потенциал и никак его не развивать из-за постоянно меняющихся учителей.
Глаза у него немедленно вспыхивают в ответ. Мои глаза, отражения которых мне порой очень сильно не хватает в настоящем зеркале. Прожив тридцать пять лет с зелеными глазами, я каждый раз вздрагиваю, как в первый, видя вместо них синие.
— Я… я бы очень хотел, профессор. Если… если вы считаете, что у меня получится.
— Я в вас не сомневаюсь, мистер Лонгботтом. Еще чаю?
========== Песочные часы ==========