Она шуршит тонким одеялом и простыней, садясь и нашаривая палочку на прикроватной тумбочке, чтобы наколдовать вазу с водой для цветов, а потом протягивает холодную подрагивающую руку и хватается за мою.
— Мартин уже приходил? — не знаю, зачем я это говорю, если это совсем не те слова, которые она будет рада услышать. От любого человека и в любой ситуации. Я бы, пожалуй, тоже злился, если бы даже четыре года спустя все только и делали, что спрашивали меня о человеке, с которым я давно в разводе.
— Он хотел забрать к себе Чарли, и я должна быть благодарна уже за это, — ее голос становится глуше и в нем звучат странные нотки, которые я не могу толком разобрать и понять.
— Хотел, но не забрал?
— Разумеется. Ты же знаешь мою мать.
Она шуршит одеялом вновь, садится медленно и будто с трудом и вдруг почти падает вперед, прижимаясь щекой к моей груди, когда я ловлю ее за плечи. Хватает меня за обе руки и молчит. Минуту, две. Дышит тяжело и шумно, с шорохом царапает ногтями ткань рубашки и судорожно мотает головой, когда я всё же пытаюсь отодвинуться.
— Не уходи.
— Джен.
— Ханна? — она поднимает голову и задает вопрос всё тем же ровным голосом. Слишком ровным, чтобы можно было не заметить, насколько тяжело ей это дается.
— Она моя жена.
Несколько секунд я не слышу ничего, кроме ее дыхания. И вижу одни лишь зеленые глаза, блестящие в темноте, как у кошки.
— Везет же ей.
Сомневаюсь. Она заслуживает мужа куда лучше того, что будет засиживаться за работой до поздней ночи или тратить время не на жену, а на случайно найденный прототип Маховика времени неизвестно каких годов сборки.
Ханна заслуживает гораздо большего, чем мужа, который найдет в себе силы признать, что больше не любит ее, только если случайно вернется на двадцать лет назад.
========== Дементор ==========
Комментарий к Дементор
Писалось под Within Temptation — Forgiven.
Снегу за ночь намело едва ли не на фут выше обычного, и если студенты переносят эту неприятность без особых жалоб, то половина студенток не перестает ворчать и жаловаться вполголоса. А я говорил надеть брюки.
— Но это же не изящно! — спорит в своей обычной манере Лаванда, отряхивая мокрый снег, налипший на ноги в шерстяных колготках от ботинок до самых колен.
— Зато практично, — фыркает Джен, вытряхивая этот же снег из кудрявых волос. Детеныш нунду ворчит с точно такой же интонацией, недовольно переступая лапами по холодному белому насту — не проваливается, что удивительно, ведь он размером с овчарку, — и мотает лобастой головой, пытаясь стряхнуть ошейник из металлических пластин. Под низко надвинутым на лицо черным капюшоном вспыхивают огоньками зеленые глаза, и рука в черной кожаной перчатке выпускает из петли поводка еще полфута.
— Взмах четче, мистер Уизли, — вмешиваюсь я, когда Рон пятится от рычащего на него звереныша и пытается поднять Протего. То упорно мерцает и дрожит, как готовый лопнуть мыльный пузырь. Недостаток концентрации налицо. — Правильно поставленный щит — это уже половина победы.
Или хотя бы шанс выжить, не оставшись без головы при встрече с каким-нибудь Акромантулом. Была бы моя воля, выжег бы весь Запретный Лес, потому что встреча с Акромантулом состоится всего через полтора года. И двоим членам Армии Дамблдора действительно откусят головы.
В этот момент я уже поворачиваюсь спиной, но готов поспорить, что все остальные сейчас видят кривое подобие улыбки под черным капюшоном.
Черный плащ не шелестит по каменному полу — не доходит и до щиколоток в тяжелых черных ботинках, — но мне всё равно чудится тот особенный шорох, что повсюду сопровождает стражу Азкабана. Даже выбивающиеся из-под капюшона черные волосы кажутся частью плаща, а лицо — безжизненной маской, застывшей в одной-единственной эмоции равнодушия. Только глаза и горят: яркие, малахитово-зеленые, единственное цветное пятно на белом лице в белых шрамах, да и то с густой черной подводкой на устало опущенных веках.
— Лонгботтом, значит? — голос у нее хриплый, каркающий, не то прокуренный за годы работы в Аврорате, но то окончательно сорванный. Там же. — Похож.
Смотрит она пристально, глаза в глаза, и, наверное, привыкла, что от этого ее взгляда люди начинают ерзать на стуле и нервно заламывать пальцы.
— Я рассчитываю на вас, Джульет, — говорит Дамблдор, куда больше заинтересованный подброшенной ему игрушкой — сломанным Маховиком Времени, — чем всеми этими проволочками с поддельными документами. — Мальчику нужно прикрытие на время.
— И вы хотите, чтобы я пристроила в Аврорат непонятно кого и непонятно откуда? — темные губы расходятся в кривой усмешке, больше напоминающей звериный оскал. — А вы знаете, что за это я пойду под трибунал и в лучшем случае на пожизненное в Азкабан? Мы тут не в игрушки играем, профессор, — последнее слово она цедит, словно ругательство, но директор принимает добродушный вид. Не удивлюсь, если думает что-нибудь в духе «Мне жаль тебя, девочка». Вот только ей не нужна ничья жалость.
Детеныш нунду рычит и скалится, оставляя на снегу глубокие борозды от когтей.
— Вот ебанина, — бормочет Джен и запоздало тушуется, когда я вопросительно поднимаю бровь. — Ой-й.
— Полная, — соглашается ее мать и спускает звереныша с поводка. Нунду приседает на задние лапы, с утробным рычанием хлеща хвостом по снегу и собственным бокам. Милейшая женщина, если так подумать. Натравила хищника класса «А» — по мракоборческой классификации — на своего единственного ребенка и теперь ждет, чем дело кончится. Я, конечно, утрирую, но будь я на ее месте, и едва ли бы решился на подобные эксперименты. По сравнению с командором мракоборцев, у которой за плечами двадцать лет боевого стажа, скорость реакции у меня уже не та.
Джен пятится по снегу спиной вперед. Ставь щит. Быстрее. Прыгнет же сейчас. У тебя счет идет на секунды, ставь этот чертов…
Палочка со свистом рассекает холодный воздух, и метнувшийся вперед нунду врезается лобастой головой в прозрачную преграду. Джен валится спиной в снег, еще пытаясь — рефлекторно, на одном только инстинкте — убраться подальше от когтистых лап и изогнутых клыков, а ее мать медленно поворачивает голову в мою сторону.
— Профессор Ньюман, вы, помнится, хотели научить детей ставить Щитовые Чары в полевых условиях.
— Безусловно, командор, но я не хотел, чтобы кого-нибудь из них съели в процессе.
Она молчит до самого конца занятий — смотрит так, что кажется, будто она видит всех студентов разом и каждое их движение одновременно, — дожидается, когда раскрасневшиеся, засыпанные снегом подростки понесутся наперегонки в направлении школы, бросая друг в друга слепленные впопыхах снежки, а потом хватает меня одной рукой за плечо. Тем же жестким движением, с каким сжимает в пальцах поводок.
— Так, профессор, что у тебя с моей дочерью?
Признаться, я растерялся. Она прекрасно знает, откуда я свалился ей на голову и что там меня ждет жена, но при этом думает, что я… Да Мерлина ради, ее дочери сейчас всего пятнадцать лет. Я ей в отцы гожусь. И я не Долохов, для которого… Ладно, тут я наговариваю. Бессменная любовница Долохова была младше его на десять лет, а не на двадцать. Но для меня и такая разница в возрасте была бы чересчур.
— Ничего.
— Неужели? — зеленые глаза смотрят так, словно она хочет прожечь во мне дыру взглядом. Она ниже меня на десять дюймов, но не испытывает ровным счетом никаких неудобств от того, что ей приходится запрокидывать голову, чтобы посмотреть мне в лицо.
— Мэм, я не знаю, что заставило вас подумать, будто я…
— Ой, избавь меня от этого официоза, — каркает она и поправляет край черного капюшона. Со стороны Запретного Леса дует холодный северный ветер. — Знаешь, что я тебе скажу? Иногда нужно положить член на то, что думает общество, и сделать так, как хочется тебе, а не всем остальным. Если двадцать лет спустя у Невилла Лонгботтома будет возможность затащить в постель женщину, которая ему действительно нравится, а не которую ему навязала бабушка или его собственные комплексы, то парню стоит хотя бы попытаться.