Но страшнее всех чудес и снов были постоянно вызываемые воспоминания о действительных и недавних событиях. В конце царствования Нерона боги посетили Рим бурей, невиданной до этого. В окрестностях Рима свирепствовал воздушный смерч, разрушая дома, поля, виноградники и леса. Земля затряслась, море выступило из своего ложа и разбушевавшимися волнами срывало и уносило все, что встречалось ему на пути. В Риме молния разбила множество статуй и убила множество людей. Тибр разлился и выкинул в город громадное количество ядовитых гадов…
Это было, наверно, следствием ветра, который подул опять, но у всех на головах волосы стали дыбом. Вдали проносились звуки протяжной песни. С той стороны, из которой обыкновенно прибывали из Остии нагруженные товаром корабли по ворчащим, обрызганным белой пеной волнам Тибра, под черной тучей плыла тяжелая, большая галера. Вздутый парус ее несся по серому пространству; по краям ее в два ряда сидели люди, весла которых с мерным плеском погружались в воду. Гребцы, приближаясь к порту, пели, и протяжная песня их с безбрежной тоской неслась среди тишины. Ее тотчас заглушил далекий еще раскат первого грома.
Посреди небосклона виднелась только узкая полоса лазури, черные и рыжие тучи, казалось, охватывали мир двумя громадными скорлупами, которые вскоре должны были, столкнуться между собою. Одна из них приветствовала другую отдаленным еще громом. Какой-то предсказатель крикнул, что это был вовсе не гром, а отголосок бубна, который на стенах храма Марса, как это уже не раз бывало, зазвенел сам собой, предвещая этим бедствие. Толпы, наполняющие прибрежье Тибра, обезумели; побледневшие губы беспрестанно страстно расспрашивали о возможной причине гнева богов. Чтобы не быть убитыми, они жаждали убить кого-нибудь. Кого? Среди минутной тишины какой-то бас говорил:
— В Кесарее их избили двадцать тысяч… В Антиохии, Греции и Сирии все дома их превращены в прах. В Египте, по приказанию императора, храм их, выстроенный по образцу иерусалимского, разрушили до последнего камня.
В другом месте кто-то, задыхающийся от страха, прерывающимся голосом подхватил:
— Они смели угрожать, что во время игр сожгут амфитеатр с сорока тысячами зрителей. Это было в Александрии; я могу представить свидетелей.
Сильвий сказал:
— Если бы мы по примеру Кесарей и Антиохии…
А кто-то другой подхватил:
— Хоры невинных девушек, распевая священные гимны, освященной водой, окропили бы Рим.
— Если почести не отдают ни императору, ни богам. Кому же, следовательно? Духам подземным?…
— Приск! Да обратит меня сию же минуту в камень голова Горгоны, если я сегодня не отмщу за твою смерть…
Все разом говорили, подзадоривая друг друга, молясь и проклиная в одно и то же время…
Вдруг кто-то крикнул:
— Успокойтесь! Смотрите, вот боги ниспосылают нам предзнаменование, с Капитолия вспорхнули вороны!..
С Капитолийского храма, который царил над городом, действительно вспорхнула стая черных воронов и, с громким и жалобным карканьем, понеслась в мрачном пространстве. Полет птиц — это одно из священнейших указаний для римлян. В какую сторону свернут вороны и где сядут? Может быть, они сядут на храм Юноны и этим укажут, что именно эта богиня требует жертв от народа. Вороны повисли над аркой Германика, но тяжелые крылья их только задели полукруглую вершину ее. Вороны летели над Тибром, слышался шорох их крыльев. И вдруг разом, всей стаей, спустились они на иудейский квартал и посреди его плоских домов исчезли.
Над Яникульским холмом сверкнула молния… Тотчас раздался пронзительный крик:
— За Тибр! За Тибр!
Минуту спустя из-под арки Германика хлынула толпа людей, показывая на мост, все кричали:
— За Тибр! За Тибр!
В это время у моста распахнулись двери большого трактира и на улицу вывалилась толпа сирийцев. Пьяные, громадный Бабас в золотом венке и Кромия с развевающимися волосами, шли впереди, танцуя под музыку сирийских флейтисток, которые в хлопчатых платьях, с блестящими тиарами на головах, надувая щеки, дули в флейты и, поднимая обнаженные руки, стучали металлическими систрами. Силас в красной блузе, танцующий около флейтисток, издали походил на рыжего козла, беззубая Харотия, с свалившимся на плечи платком, с седыми волосами, падающими на пожелтевшее лицо, бегала между ними, разливая вино из амфоры. Тут не боялись бури, не думали о богах.