Конечно, Эугения стала старше, но все-таки не расплылась, и волосы ее короткие, прямые — незамысловатая прическа, — остались темно-каштановыми.
Эугения только сделала шаг к Генарру, а он уже почувствовал, как заторопилось в груди сердце-предатель. Она протянула вперед обе руки, и он взял их.
— Сивер, — сказала Эугения. — Я тебя предала, и мне стыдно.
— Предала, Эугения? О чем ты?
Что значат эти слова? Уж не о своем ли замужестве она говорит?
— Мне следовало бы каждый день вспоминать о тебе, — ответила она. — Я должна была бы писать тебе, сообщать новости, просто напроситься в гости.
— И вместо этого ты ни разу не вспомнила обо мне!
— Не думай обо мне плохо. Я все время о тебе вспоминала. Правда-правда, я о тебе всегда помнила, даже не думай. Просто все мои мысли так и не вызвали ни одного поступка.
Генарр кивнул. Что тут скажешь?
— Я знаю, ты все время была занята, — проговорил он. — Ну и я тоже… с глаз долой, сама знаешь, — из сердца вон.
— Не из сердца. А ты совсем не переменился, Сивер.
— Ну вот, значит, если в двадцать лет выглядишь взрослым, это не так уж плохо. А ты, Эугения, почти не изменилась. Ни чуточки не постарела, разве что несколько морщинок появилось. Просто нет слов.
— Вижу, ты по-прежнему ругаешь себя в расчете на женское милосердие. Все как прежде.
— А где твоя дочь, Эугения? Мне сказали, что она будет с тобой.
— Придет. Не волнуйся. В ее представлении Эритро — истинный рай, только я не могу понять, почему она так решила. Она пошла в нашу квартиру, чтобы прибрать и распаковать вещи. Такая уж она у меня девушка. Серьезная, ответственная, практичная, исполнительная. Именно те качества, которые не вызывают любви, — так, кажется, говорил кто-то.
Генарр расхохотался.
— Знакомые качества. Если бы ты только знала, сколько трудов я положил, чтобы обзавестись каким-нибудь очаровательным пороком. И всегда напрасно.
— Ну, мы стареем, и я уже начинаю подозревать, что с возрастом унылые добродетели кажутся более нужными, чем обворожительные пороки. Но почему же ты, Сивер, так и застрял на Эритро? Я понимаю, нужно, чтобы в Куполе кто-то распоряжался — но ведь на Роторе не ты один мог бы справиться с такой работой.
— Мне хотелось бы, чтобы ты в этом ошиблась, — ответил Генарр. — Я люблю жить здесь и на Роторе бываю лишь во время отпусков.
— И ни разу не зашел ко мне.
— Если у меня отпуск, это не значит, что и у тебя тоже. Наверно, у тебя всегда было дел куда больше, чем у меня, особенно после открытия Немезиды. Однако я разочарован: мне хотелось увидеть твою дочь.
— Увидишь. Ее зовут Марленой. В сердце-то моем она Молли, но она слышать не хочет этого имени. Ей пятнадцать, она стала совершенно несносной и требует, чтобы ее звали Марленой. Но вы встретитесь, не волнуйся. Просто я не хотела, чтобы она присутствовала при нашей первой встрече. Разве можно было при ней вспомнить прошлое?
— А тебе хочется вспоминать, Эугения?
— Кое о чем.
Генарр помедлил.
— Жаль, что Крайл не принял участия в Исходе.
Улыбка застыла на лице Эугении.
— Кое о чем, Сивер, — не обо всем. — Она отвернулась, подошла к окну и посмотрела наружу. — Ну и замысловатое у вас сооружение. Я, правда, не все видела, но впечатляет. Яркий свет, улицы, настоящие дома. А на Роторе о Куполе ничего не говорят, даже не упоминают. Сколько людей живет и работает здесь?
— Число их меняется. У нас бывают разные времена: иногда работаем, иногда спим. Случалось принимать до девяти сотен человек. Сейчас нас пятьсот шестнадцать. Мы знаем друг друга в лицо. Это нелегко. Каждый день одни прилетают, другие возвращаются на Ротор.
— Кроме тебя.
— И еще нескольких.
— Но зачем нужен Купол, Сивер? Ведь воздухом Эритро можно дышать.
Выпятив нижнюю губу, Генарр в первый раз опустил глаза.
— Можно, да не очень приятно. И свет не тот. Купол снаружи залит красным светом, он становится оранжевым, когда Немезида поднимается выше. Да, свет достаточно ярок. Читать можно. Но людям он кажется неестественным. Вид самой Немезиды тоже. Диск ее велик, даже слишком, она кажется людям угрожающей, а красный свет делает ее гневной — и человек впадает в депрессию. Кроме того, Немезида действительно опасна, по крайней мере, в одном. Свет ее не слепит, и все стремятся разглядеть ее лучше, заметить пятна на ее диске. Инфракрасные лучи могут вызвать ожог сетчатки. Поэтому все, кто выходит наружу, носят специальные шлемы — но не только поэтому.