Она сделала вид, что засовывает большие пальцы за несуществующий пояс, выпятила грудь, опустила подбородок, изобразила самодовольную улыбку Д. Ж. и сказала, стараясь имитировать его баритон:
— Мужчины и женщины Бейлимира, должностные лица, законодатели, уважаемые лидеры, сограждане — сюда входит каждый, кроме, вероятно, неуважаемых лидеров… — Она старалась проглатывать некоторые буквы или произносить их с придыханием.
На этот раз смех был громче и продолжительнее, и Глэдия тоже позволила себе улыбнуться. В конце концов она заставила их смеяться над собственным языком.
Когда все успокоились, она сказала по-аврориански:
— Все диалекты странны тому, кто к ним не привык, и это часто восстанавливает людей друг против друга. Но ведь диалект — это просто манера говорить. Все мы — и я, и вы, и люди в других обитаемых мирах — должны слушать язык сердца, а у него нет диалектов. Этот язык — если только мы будем его слушать — звучит одинаково для всех.
Глэдия хотела сесть, но тут раздался женский голос:
— Сколько вам лет?
— Сядьте, мадам! — проговорил Д. Ж. сквозь зубы. — Не обращайте внимания на вопросы.
Глэдия повернулась к Д. Ж. Он привстал.
Люди на сцене, которых она видела в полутьме, напряженно подались вперед. Она снова повернулась к зрителям и звонко крикнула:
— Здесь хотят, чтобы я села. А вы хотите? Я вижу, вы молчите. Кто хочет, чтобы я осталась здесь и честно ответила на вопрос?
Раздались аплодисменты и крики:
— Оставайтесь! Оставайтесь!
— Глас народа, — сказала Глэдия. — Простите, Диджи и все прочие, но мне велят говорить. — Она искоса взглянула на луч света и крикнула: — Я не знаю, кто там управляет светом, но осветите зал и отключите этот луч. Мне наплевать, как это отразится на гиперволновых камерах. Наладьте хорошенько звук, вот и все. Я буду говорить хоть в темноте, лишь бы меня было слышно. Правильно?
— Правильно! — послышался многоголосый ответ. — Свет! Свет!
Кто-то на сцене дал сигнал, и в зале вспыхнул свет.
— Вот так гораздо лучше, — сказала Глэдия. — Теперь я вижу вас, мои родственники. Я хотела бы, в частности, увидеть женщину, задавшую мне вопрос. Я хочу говорить непосредственно с ней. Давайте не прятаться. Если у вас хватило смелости задать вопрос, то задайте его открыто.
Она ждала. Наконец где-то в середине зала встала женщина. Темные волосы, туго стянутые сзади, смуглая кожа, темно-коричневое платье подчеркивало стройную фигуру. Она сказала слегка скрипучим голосом:
— Я не боюсь встать и еще раз спросить: сколько вам лет?
Глэдия спокойно смотрела на нее и не чувствовала неприязни. Возможно ли это? На протяжении трех первых десятилетий жизни ее настойчиво учили, что находиться в присутствии людей, даже одного человека, непереносимо. А сейчас она без всякого смущения видит перед собой тысячи. Она была слегка ошеломлена и вполне довольна.
— Пожалуйста, мадам, оставайтесь стоять, и поговорим. Как мы измеряем возраст? В годах, прошедших после рождения?
Женщина спокойно ответила:
— Меня зовут Синдра Лэмбит. Я член законодательного органа и, следовательно, из тех, кого капитан Бейли назвал «законодателями и уважаемыми лидерами». Во всяком случае, надеюсь, что я «уважаемая». — В зале раздался смех. — Отвечая на ваш вопрос, я думаю, что число галактических стандартных лет, прошедших со дня рождения, — обычное определение возраста человека. Так, мне пятьдесят четыре года. А сколько вам? Вы можете назвать цифру?
— Могу. Со времени моего рождения прошло двести тридцать пять галактических стандартных лет, значит, я больше чем в четыре раза старше вас.
Глэдия говорила откровенно и знала, что ее маленькая стройная фигурка выглядит в тусклом освещении совсем девчачьей.
По залу прокатился глухой рокот. Слева от Глэдии как будто кто-то простонал. Она быстро взглянула и увидела, как Д. Ж. схватился за голову. Глэдия сказала:
— Но это пассивный метод измерения времени. Здесь количество не переходит в качество. Моя жизнь была спокойной, можно сказать, тусклой. Я шла по проторенному пути, огражденная от неприятностей, ведомая четко функционирующей социальной системой, в которой нет места никаким переменам и экспериментам, и моими роботами, которые всегда стояли между мной и любыми неприятностями. Всего два раза в жизни я испытывала переживания, и оба раза были трагичными. Когда мне было тридцать два года — меньше, чем многим из вас, — меня обвинили в убийстве. Два года спустя я оказалась замешана в другое убийство. В обоих случаях следователь Элайдж Бейли был на моей стороне. Я уверена, что многие из вас, а возможно, даже все, знакомы с ситуацией, описанной сыном Элайджа Бейли. Теперь к этим двум я могу добавить и третий случай, потому что в этом месяце я испытала великое волнение, достигшее пика, когда от меня потребовалось встать здесь, перед вами, а это было совершенно не похоже на то, что я делала всю свою жизнь. Должна признаться, что только ваша приветливость и радушный прием сделали это возможным. Сравните это со своей жизнью. Вы — пионеры и живете в новом мире. Он растет вместе с вами и будет расти после вас. В этом мире каждый день — приключение. Сначала холод, потом жара, потом опять холод. Непредсказуемый, переменчивый климат. Вы не можете позволить себе прожигать время, как в мирах, где перемен почти нет. Многие жители Бейлимира — торговцы. Половину своей жизни они рыскают в космосе. Когда вы приручите эту планету, многие ее обитатели перекинут сферу своей деятельности на новые планеты или присоединятся к экспедициям, ищущим новые миры, где еще не ступала нога человека, чтобы сделать их пригодными для обитания. Если мерить жизнь событиями и делами, свершениями и волнениями, то я — ребенок, моложе любого из вас. Большая часть моих лет — балласт и тяжесть, тогда как вы с каждым годом духовно богаче и неуемнее. Так скажите еще раз, мадам Лэмбит, сколько вам лет?
Лэмбит улыбнулась:
— Пятьдесят четыре полноценных года, мадам Глэдия.
Лэмбит села, и зал снова разразился аплодисментами.
— Глэдия, кто научил вас так управлять публикой? — хрипло спросил Д. Ж.
— Никто, — шепнула она. — Я никогда этого не делала.
— Тогда закругляйтесь, пока вы на коне. Тот тип, который встает, наш главный ястреб. Не стоит с ним разговаривать. Скажите, что вы устали, и сядьте. Со стариком Бастервейном мы управимся сами.
— Но я не устала, — возразила Глэдия. — Мне самой интересно.
Человек, стоявший почти у самой сцены, был высок и крепок, с седыми нависшими бровями. Редкие волосы его были седыми, одежда — черная, мрачная, белые полосы сбегали по рукавам и штанинам брюк, словно очерчивая его тело. Голос его был низким и звучным:
— Меня зовут Томас Бастервейн, но больше я известен как Старик, наверное, потому, что кое-кто считает, что я слишком зажился на этом свете. Не знаю, как обращаться к вам, поскольку у вас вроде бы нет фамилии, а я не так хорошо знаком с вами, чтобы звать вас по имени. Честно говоря, я и не хочу быть вашим знакомцем. Похоже, вы помогли уберечь наш корабль на вашей планете от ловушек, поставленных вашим же народом, и мы вам за это благодарны, а вы в ответ принялись болтать насчет дружбы и родства. Чистое лицемерие! Это когда ваш народ считал себя нашими родичами? Когда это космониты чувствовали, что имеют какое-то отношение к Земле и ее народу? Конечно, космониты — потомки землян. Мы этого не забываем и помним, что вы забыли это. Более двух столетий космониты заправляли в Галактике и считали землян отвратительными маложивущими больными тварями. Теперь, когда мы становимся силой, вы протягиваете нам руку дружбы, но рука эта в перчатке, как и у вас. Вы стараетесь не воротить от нас нос, а в носу, небось, фильтры? А? Я прав?
Глэдия подняла руки.