— Это оставляет мне почву для сомнений. Но кроме шуток, Гретхен. Я хочу поразмыслить всерьез.
— Продвигайся с осторожностью.
— Мы должны бы ненавидеть друг дружку.
— Да? Почему же?
— Потому что мы совершенно по-разному мыслим. Ты ориентирована на психику, а я на химию. Мы на разных полюсах. Это же помогает нам идеально работать в одной упряжке. Я назвал бы нас «психемо»… Чему ты смеешься?
— Я только что надумала несколько оскорбительных терминов из двадцатого века, которые могут быть приложены к нам.
— Попрошу меня не шокировать.
— Никогда в жизни, Блэз!
— Постоянно, Гретхен!
— Только в профессиональном смысле.
— Да? А кто еще этим утром сказал насчет никаких шалостей? Так говорить о любви!
— А кто забыл доставить два обеда? Шима помедлил, после чего буркнул:
— Мой закадычный друг, господин Хоч. Гретхен стала серьезной:
— Так его, молодец. Слава Богу, что ты можешь об этом шутить.
— Юмор висельника. — В ответе Шимы и этот юмор отсутствовал.
Они опять помолчали. Наконец Шима встретил грудью шквал смертельного свинца.
— Думаешь, вся эта заваруха связана с господином Хочем?
— Думаю? Знаю наверняка. Иначе и быть не может.
— Нутро чует?
— Да.
— Значит, мы не в силах отринуть эту заморочку со скелетами как еще один изврат Гили и на этом успокоиться?
— Ну подумай сам! Присмотри, что на нас висит. Я — главный подозреваемый по делу Летального-Один. Более того, уж по делу — не подкопаешься.
— Не Летальный-Один. Летальный-Законный.
— Ну какая разница? Обе наши карьеры повисли на волоске. — Гретхен тяжело вздохнула. — Даже если я оправдаюсь за этих Летальных перед Индъдни, события станут достоянием общественности, и я потеряю доверие — я же гарантировала конфиденциальность, это немалая доля моей репутации. Индъдни придется вынести на люди и участие господина Хоча, и где окажется тогда твоя карьера?
Шима задумался.
— Ты права. Куда ни кинь, всюду клин. Но поверь мне, Гретхен: я готов предстать как господин Хоч, если без этого тебе не выкрутиться.
Гретхен поцеловала его в затылок.
— Что я в тебе люблю, Блэз, так это — как ты мне нравишься! Такой славный парень… Благодарю за предложение, однако правда о Хоче не даст ответа на все вопросы Индъдни. Не забывай об этих треклятых скелетах.
— Я бы забыл, если б смог. Но разве теперь это не забота субадара? При чем здесь мы?
— Неверно. Они — все еще наша забота. Кто сделал это с громилами? Как? Почему? Повторится ли такое? Все это — проблемы Индъдни, да, но ответь мне на такой вопрос: кому предназначалось стать этой жертвой, тебе или мне?
У Шимы отвисла челюсть.
— Ты хочешь сказать, что быдлонов разделали по недосмотру?
— Ну. Целиться могли в нас. А если это так, повторится ли попытка и как нам отбиться? — Гретхен перекосилась. — Нужно придумать, как нам обороняться, только не спрашивай меня, от чего.
Шима нахмурился.
— Тогда отводим войска и перестраиваем ряды. Индъдни упомянул о других злостных зверствах?
— Да.
— Не уточнял?
— Он сказал, что сообщений не делалось, потому что они были неправдоподобно outre.
— Должна быть небывалая чертовщина, — покачал головой Шима, — чтобы в нынешней жизни Гили это сочли outre.
— Он дал мне понять, что это было хуже, чем случившееся здесь.
— И ты не представляешь, что же здесь случилось?
— Ни малейшей зацепки.
— Ты надежно заперла дверь после моего ухода?
— Да.
— Так как же, помилуй Бог, он попал внутрь? Иисус-Мария и святой Иосиф! Непостижимо! Ты ничего не видела?
— Ничего.
— Значит, ты не могла видеть его глазами. Значит, он слеп. Невероятно!
— Он или она… — Гретхен осеклась. — Слепой? Не знаю, но чувствую я что-то другое.
— Чувствуешь… Ты ничего не почувствовала, когда ждала Убийственников?
— Ничего. Я… постой, на мгновение потянуло холодом, но я была почти раздета, да и все мы привыкли к ознобу и сквознякам. «Как Ему пчела предстанет, коли Божий Хлад нагрянет?»
— Холод, говоришь. Прошел сквозь запертую дверь, и потянуло холодом. Ты что-нибудь слышала?
— Ни шороха.
— Другие ощущения были?
— Нет. Хотя погоди. Помнится, повеяло странным запахом.
— Вот это по моей части. Какого рода запах? Сладкий, резкий, тяжелый, приятный, скверный?
— Чужой и тошнотворный.
— Проникновение. Холод. Молчание. Тошнотворный запах. А потом потребил плоть и кровь мертвых громил?
— Все подчистую. Кости были обглоданы добела.
— И ушел сквозь надежно запертую дверь, оставив ее запертой. Не мог, но ушел. Точка. Ну, как наши дела? Я доложу, куда добралась моя половина психимика… Никуда! Вот вам и могучая сила фактов. Какие ты оскорбления имела в виду?
— Как тебя кидает, Блэз, — смех Гретхен показал, что напряжение ее отпустило. — Нигра и япошка.
— Ясно.
— Тебе не смешно?
— А должно быть? Я не знаю, что такое нигра. Япошка — это вроде меня, да? А ты — нигра?
— Ага.
— Что такое нигра?
— Чернокожая.
— Почему это должно быть смешно?
— Потому что было совсем не смешно.
— Когда?
— Лет двести тому назад.
— С возрастом шутка лучше не стала. Хорошо. Госпожа Нигра, твоя очередь.
— Милый япошка, ты не сможешь систематизировать эти факты, их нужно прочувствовать.
— Я привык начинать с эмпирического уравнения.
— Иногда это упрощает дело, но в нашем случае где будет знак равенства? Нет, здесь надо ощущать.
— Не знаю, что и почувствовать.
— Но ты чувствуешь что-то?
— Бог мой, конечно!
— Только не знаешь, что именно.
— Не знаю.
— Благодарю вас, сударь. К этому я и веду. Недоумение Шимы было таким явным, что Гретхен пояснила:
— Твое нутро откликается на происходящее? Он кивнул.
— Я хочу сказать, что может произойти что-то неизведанное, неожиданное, внезапное, но внутри себя ты способен это принять, прийти к новому знакомыми путями, потому что ты чувствуешь, что можешь осознать любую неожиданность.
— Помилуй, Гретх, на таких высотах у меня в ушах звенит. Но я, кажется, понял. Ты говоришь, что мы реагируем на происходящее, только если чувствуем, что оно вписывается в картину жизни, как мы ее понимаем или в состоянии понять.
— Да, в этом вся суть дела.
— Продвигайся с осторожностью.
— Что мы получаем, если мы не знакомы с нашими реакциями и не понимаем их?
Шима разглядывал ее лицо, словно это был какой-то новый осадок, неожиданно выпавший на дно колбы.
— Тогда, — с расстановкой заговорил он, — Данное. Событие. Является. Непознаваемым. — Внезапно его осенило. — Бог мой, ты это сделала, Гретхен! Ура псиметрике! Мы не имеем дела ни с животным, ни с растением, ни с минералом… ни с чем известным, ни с чем постижимым… Мы столкнулись с чем-то совершенно чуждым; не поддающимся описанию никакими параметрами.
— Да. К этому я и шла.
— И с блеском достигла цели.
— Спасибо. Можно перерыв для вопроса?
— Давай.
— Чуждое из глубокого космоса?
— Ерунда! Нет ничего жизнеспособного во всей Галактике, что могло бы прибыть в гости в Солнечную систему. Все наши зонды это подтвердили. Нет, мы имеем дело с местной, жизнеспособной, доморощенной разновидностью чего-то полностью чуждого… Вроде Голема.
— Как у рабби Льва[12]?
— Нет. Это была просто еврейская версия классического сюжета об искусственно сотворенном слуге.
— Тогда о чем ты?
— Я возвращаюсь к исходной легенде о Големе. Согласно талмудической традиции изначальным Големом был Адам во втором часу творения, когда он уже жил, но представлял собой бесформенную массу, лишенную души.
12
Лев бен Бецалель, средневековый пражский алхимик и талмудист, вошел в легенды как чернокнижник, создатель Голема — одухотворенного глиняного существа.