Зазвучал зуммер. Она произнесла свою реплику, гадая, кем же она была по сценарию, кто к ней приставал (а вдруг этот-как-его Джон Уилкс?) и о чем вообще «Конечный счет — двадцать». Но в том-то и состояла захватывающая суть игры в театертоне. И еще в радости открытия, когда на готовой ленте наконец-то увидишь, какие кадры озвучены твоим голосом.
Ей подсказали следующую реплику (произносить уверенно): «Не беспокойся. Я сама о себе позабочусь». Потом еще (с подъемом): «Представление ДОЛЖНО продолжаться!» Потом (испуганно): «Но почему ты на меня так смотришь?». Потом протяжный вопль, оканчивающийся словами: «Какая ты скотина! ЧУДОВИЩЕ!» Затем следовал стон. Затем, гораздо позже (надломленный шепот): «Это был ужас. Я не хочу говорить об этом».
Из толпы к ней направился Джон Уилкс Как-его-там. Он ничего не говорил, но выразительное лицо — лицо актера — ясно показало, что его притянула музыка ее голоса и безупречность игры. Он улыбнулся и положил руку ей на плечо. Она поняла, что он сказал ей. С ответной улыбкой, вся во власти его магнетического обаяния, она накрыла его руку своей.
А потом, все так же молча, так же улыбаясь, он сорвал с нее всю одежду. Она пыталась сопротивляться, кричать, воззвать о помощи к оцепеневшей в ужасе толпе, но он взял ее прямо там, очень драматично, очень основательно, прямо на полу театертона.
Она совершила больше, чем преступление, — она поступила как последняя идиотка. Эта хорошо воспитанная девственница из прекрасной семьи, которую бдительные охранники легко пропустили в Пассаж, попыталась украсть изысканную янтарную подвеску-слезку, которую легко могла бы купить. В шелковистой глубине янтаря была заточена крошечная радужная стрекоза. Девушка за всю свою жизнь ничего не украла, и ее заворожило ощущение сладостной теплоты в паху. Она за всю свою жизнь ничего не украла, отсюда, разумеется, и отсутствие ловкости.
Сигнализация сработала немедленно, и девушка утратила всякую способность соображать. Она даже не попыталась выкрутиться, отболтаться, заявить, что произошла дурацкая ошибка. Ничего. Она бросилась наутек. Охранники Пассажа и не пытались ее задержать.
Они передали по связи сигнал тревоги и описание воровки. Ее не выпустят с бульвара. Ей всю жизнь не удастся развязаться с уголовным судом.
Дальше она поступила подобно любой хорошо воспитанной девице в состоянии паники: укрылась в церкви Св. Иуды, покровителя в случае Безвыходной Ситуации. Там никого не было, кроме высокого, в черном облачении священника подле алтаря. Это мог быть и сам святой Иуда. Он обернулся, услышав, как она несется по проходу центрального нефа — ей представлялось, что за ней по пятам топочет сотня вооруженных охранников. Девушка рухнула перед священником на колени, взывая о защите и убежище. Иуда осенил ее крестным знамением, распростер над ней полу своей рясы и накрыл ее с головой. Неожиданно она обнаружила, что ее лица касается его чудовищная нагота, и снова ощутила в паху горячий прилив.
Аристократия Гили могла сказать в пользу КПССБ только одно: Корпорация преобразила заброшенное дитя Нью-Йорка — Стэйтен-Айленд[42]. Безусловно, это было очередным мошенничеством в погоне за новыми прибылями: Корпорации потребовалось получать энерго-концентраты от солнечной станции с минимальными таможенными пошлинами; все же потребители получили ощутимые выгоды. Одной такой новинкой был ресторан «Франко-Порт», славившийся кулинарными изысками.
Взять, к примеру, жесткого светляка с Венеры, формой и размерами с угря. При земных температурах его свечение усиливается, и когда подают суфле из него под бордосским соусом, да еще спрыснутое винцом Пуйи, то блюдо испускает морозное сияние и неоновый аромат. На вкус Anguille Venerienne[43] напоминает сибирское мороженое молоко. Или вот марсианская плесень, которую необходимо соскребать возле самой границы изморози (интересно, кем был тот благословенный придурок, который первым осмелился это попробовать?). Terfez Martial[44] подается так же, как черная икра, и пользуется таким спросом, что черноморские севрюги заявили протест, а ССКуР (бывший СССР) распускает гадости о Стэйтен-Айленде.
А знаете ли вы, что камни могут служить экзотической приправой? Представьте себе. Взять один фунт астероида Видманштеттена, размолоть до размера дробленого перца и посыпать этим свежую жареную кукурузу. (Упаси вас Бог от масла, соли, перца и вс. пр.) Вступая в связь с сахаром самой кукурузы, эта приправа создает необыкновенное вкусовое ощущение, природу которого все еще не могут разгадать химики-органики. Занятно, что от смеси с обычным сахарным песком ничего не происходит, что радует фермеров Канзаса. Куба тоже распускает гадости о Стэйтен-Айленде.
Ресторан «Франко-Порт» громаден, а кухня, где готовят всю эту экзотику, больше, разумеется, чем у обычных ресторанов, но есть в ресторане небольшой закрытый зал для особо утонченных гурманов, попасть куда сложнее, чем в кладовые Британского Банка. Сюда и привела Мадам своих гостей. Ее неприятно поразило, что их встретил не тот официант, что всегда, а новый и незнакомый тип. Она не опустилась до разговора с ним, а вызвала метрдотеля.
— Где мой Исаак?
— Мне очень жаль, Мадам, но Исаак обслуживает другие столики сегодня.
— Я привыкла к Исааку! Без него ужин — это всего лишь прием пищи.
— Он неделю работает в главном зале. Мадам.
— Его бросили толпе? Но почему? Он опозорился и заслужил наказание?
— Нет, Мадам. Он проиграл пари.
— Проиграл? Пари? Объяснитесь, сударь!
— Очень неохотно, Мадам. Официанты в кухне играли в «двадцать одно»…
— На деньги?
— Oui, Мадам. Исаак полностью проигрался — вот этому новичку. Тогда он поставил на кон вас.
— Меня?
— Oui. Мадам. На одну неделю. И снова проиграл. Поэтому Исаак в большом зале, а вас заполучил новый официант.
— Возмутительно!
— Но это комплимент, Мадам.
— Комплимент? Каким образом?
— Всем известна ваша благородная щедрость.
— Она не будет известна этому новому субъекту.
— Безусловно, Мадам, как вам будет угодно. Вы, однако, убедитесь, что он услужлив и почтителен без меры. А теперь, могу ли я piquer[45] вкус Мадам с tour de force[46] только сегодня сотворенным нашим выдающимся шеф-поваром?
— Что это?
— Queue de Kangourou aux Olives Noires.
— Как?
— Тушеный хвост кенгуру с маслинами. Оливковое масло. Коньяк. Белое вино. Бульон. Приправы: лавровый лист, тмин, петрушка, апельсиновая корка, обилие тертого чеснока и черных маслин без косточек. Обливается коньяком и поджигается — чтобы выжечь избыток жира и усилить аромат кушанья. Великолепное блюдо, удивительное в своем роде.
— Боже мой! Нам необходимо это попробовать!
— Вы не пожалеете, Мадам, и вам это подадут первой. Если вы одобрите и оцените кушанье, оно будет почтено вашим именем.
Метрдотель поклонился, обернулся к двери и щелкнул пальцами. Возник услужливый и почтительный без меры. Мадам подумала, что вид у него отменно изящный и утонченный.
— Освободи место под Queue de Kangourou, — приказал метрдотель.
Новый официант, выигравший Мадам, поклоном выразил ей свои извинения, встал бок о бок с ней и очистил центр стола быстрыми точными движениями. Он подготовил ровно столько места, чтобы поместилось ее тело, которое он подхватил, распростер на столе и подверг отменно изящному и утонченному изнасилованию с торца, одновременно услужливо и почтительно без меры наполняя бокалы оцепеневших гостей.
На треке в Овечьем Логе проходили гонки старинного городского транспорта, и стартовые площадки пестрели троллейбусами, автобусами, трамваями; там были даже прекрасно восстановленные угольные и рудничные вагонетки Союза горных рабочих. Украшали место старта и сотни зрительниц — их притягивали гонки и смерть. Этих женщин роднила манера одеваться — pour le sport[47] и общее для всех выражение лица — типа «а пошло оно все к черту».