Серьезно озабоченный, Генри Хассель прибыл в Чикаго 1941 года и заглянул в спортивный зал Чикагского университета. Там среди скользкого месива графитовых блоков в облаке графитовой пыли он отыскал итальянского ученого по фамилии Ферми.
— Повторяете работу Марии Кюри, dottore, не так ли? — спросил Хассель.
Ферми огляделся, словно услышал какой-то слабый писк.
— Повторяете работу Марии Кюри, dottore? — проревел Хассель что было сил.
Ферми холодно посмотрел на него.
— Откуда вы, amico?
— О, я на государственном коште.
— Государственный департамент?
— О нет, просто государственный кошт. Послушайте, dottore, ведь Мария Кюри открыла деление ядра в тысяча девятьсот таком-то году, не так ли?
— Нет! Нет!! Нет!!! — воскликнул Ферми. — Мы первые. И даже мы еще не открыли. Полиция! Полиция!! Шпион!!!
— Ну, уж на этот раз кое-что останется в истории! — прорычал Хассель, Он вытащил свой верный 45-й калибр, выпустил полную обойму в грудь доктора Ферми и застыл на месте в ожидании, когда его арестуют, а потом предадут анафеме на страницах газет. Но, к его удивлению, Ферми не упал, а всего лишь ощупал свою грудь и, обращаясь к людям, прибежавшим на его крик, сказал:
— Ничего особенного. Я почувствовал какое-то внезапное жжение во внутренностях, которое могло бы означать воспаление сердечного нерва, но скорее всего это изжога.
Хассель был слишком возбужден, чтобы дожидаться автоматического возвратного включения машины времени. Поэтому он немедленно вернулся в неизвестный университет без всякой машины времени. Этот факт мог бы натолкнуть Хасселя на разгадку происходящего, но профессор был слишком одержим своей идеей, чтобы что-нибудь заметить. Именно тогда я (1913–1975) впервые увидел Хасселя — призрачную фигуру, проносившуюся сквозь стекла автомобилей, закрытые двери магазинов и кирпичные стены домов. На его лице было выражение фантастической решимости.
Он просочился в библиотеку, приготовившись к утомительному спору, но каталоги не видели и не слышал его. Он отправился в Лабораторию сомнительной практики, где находился Сэм — Сложная электронная машина, располагавшая приборами чувствительностью до 107000 ангстрем. Сэму не удалось разглядеть Генри. Однако он сумел его расслышать, используя усиление звуковых волн посредством интерференции.
— Сэм, — сказал Хассель. — Я сделал чертовски важное открытие.
— Ты все время делаешь открытия, Генри, — заворчал Сэм. — Мне уже некуда помещать твои данные. Прикажешь начать для тебя новую ленту?
— Но мне нужен совет, Сэм! Кто у нас ведущий авторитет по разделу «Время, путешествия по… последовательность событий в…»
— И. Леннокс. Пространственная механика, профессор по… Йельский университет в…
— Как мне с ним связаться?
— Никак, Генри. Он умер. В семьдесят пятом.
— Дай мне какого-нибудь специалиста по разделу «Время… путешествия по…», только живого.
— Вилли Мэрфи.
— Мэрфи? С нашей Травматологической кафедры? Подходит! Где он сейчас?
— Видишь ли, Генри, он пошел к тебе домой. У него к тебе какое-то дело.
Хассель, не сделав ни единого шага, прибыл домой, обыскал свой кабинет и лабораторию, где никого не нашел, и наконец вплыл в гостиную, где его рыжеволосая жена продолжала находиться в объятиях постороннего мужчины. (Все это, как вы, конечно, понимаете, происходило в течение нескольких секунд после сооружения машины времени; такова природа времени и путешествий по…) Хассель кашлянул раз, потом еще раз и наконец попытался похлопать жену по плечу. Его пальцы прошли сквозь нее.
— Прошу прощения, дорогая, — сказал он. — Не заходил ли ко мне Вилли Мэрфи?
Тут он пригляделся и увидел, что мужчина, обнимавший его жену, был не кто иной, как Вилли Мэрфи собственной персоной.
— Мэрфи! — воскликнул профессор. — Вы-то мне и нужны! Я получил необыкновенные результаты.
И, не дожидаясь ответа, Хассель принялся элементарно излагать свои необыкновенные результаты, что звучало примерно следующим образом:
— Мэрфи, u-v=(u*1/2-v*1/4)(u*a+u*xv*y+v*b), но поскольку Джордж Вашингтон F(x)y*2фdx и Энрико Ферми F(u*1/2)dxdt на половину Кюри, то что вы скажите о Христофоре Колумбе, помноженном на корень квадратный из минус единицы?
Мэрфи игнорировал Хасселя точно так же, как это сделала миссис Хассель. Что касается меня, то я быстренько записал уравнения Хасселя на крыше проезжавшего такси.
— Послушайте, Мэрфи, — сказал Хассель. — Грета, дорогая, не будешь ли ты так любезна оставить нас на некоторое время? Мне нужно… Черт побери, прекратите вы когда-нибудь это нелепое занятие?! У меня к вам серьезный разговор, Мэрфи.
Хассель пытался разъединить парочку. Обнявшиеся не ощущали его прикосновений точно так же, как раньше не слышали его криков. Хассель опять побагровел. Он пришел в ярость и набросился с кулаками на миссис Хассель и Вилли Мэрфи. С таким же успехом он мог бы наброситься с кулаками на идеальный газ. Я решил, что лучше мне вмешаться.
— Хассель?
— Это еще кто?
— Выйди на минутку. Я хочу с тобой поговорить.
Он пулей проскочил сквозь стену.
— Где вы?
— Здесь, наверху.
— Вот это облачко?
— Ты выглядишь точно также.
— Кто вы такой?
— Леннокс. И. Леннокс.
— Леннокс, пространственная механика, профессор по… Йельский университет в…
— Он самый.
— Но ведь вы умерли в семьдесят пятом?
— Я исчез в семьдесят пятом.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я изобрел машину времени.
— О боже! Я сделал то же самое, — сказал Хассель. — Сегодня вечером. Меня вдруг осенила эта идея — уже не помню почему, — и я получил совершенно необыкновенные результаты. Послушайте, Леннокс, время не является непрерывным!
— Вот как?
— Это ряд дискретных частиц, вроде бусин на нитке.
— В самом деле?
— Каждая бусинка — это «настоящее». Каждое «настоящее» имеет свое прошлое и свое будущее. Но ни одно из них не связано с другим. Понимаете? Если a = a1 + a2ji + ф ах(b1)…
— К черту математику, Генри!
— Это форма квантованного переноса энергии. Время излучается дискретными порциями, или квантами. Мы можем войти в любой квант и совершить изменения в нем, но никакие изменения в одной частичке не влияют ни на какие-либо другие частички. Правильно?
— Неправильно, — сказал я с сожалением.
— То есть как это «неправильно»?! — воскликнул профессор, возмущенно размахивая руками буквально где-то между ребрами проходившей мимо студентки. — Достаточно взять трохоидальные уравнения и…
— Неправильно! — твердо повторил я. — Хочешь меня послушать, Генри?
— Валяйте, — сказал он.
— Ты заметил, что стал… как бы это выразиться… нематериальным? Призрачным? Лучистым? Что пространство и время для тебя больше не существуют?
— Ага.
— Генри, я имел несчастье построить машину времени еще в 1975 году.
— Вот как? Послушайте, а как вы решили вопрос с мощностью? Я использовал, по-моему, примерно 7,3 киловатта на…
— К черту мощность, Генри. Первый мой визит в прошлое был в плейстоценовую эпоху. Я хотел заснять мастодонта, гигантского ленивца и саблезубого тигра. Когда я пятился, чтобы уместить мастодонта в кадре при диафрагме 6,3 и выдержке сотка или, по шкале ЛВС…
— К черту шкалу ЛВС! — сказал Хассель.
— Когда я пятился, я споткнулся и нечаянно раздавил маленькое плейстоценовое насекомое.
— Ага! — воскликнул Хассель.
— Я был подавлен случившимся. Мне уже мерещилось, как я возвращаюсь в свой мир и застаю его радикально изменившимся из-за смерти этого насекомого. Представь себе мое изумление, когда я вернулся и увидел, что в моем мире ничего не изменилось.