— Так не отметить ли нам это дело? — Я ставлю рядом два бокала.
— Я не пью… шампанского.
Я пожимаю плечами,
— Ладно. Как насчет «Кровавой Мэри»?
Он облизывает губы, глаза у него вспыхивают.
— А это что?
— Вы, должно быть, шутите? — изумляюсь я.
— Я никогда не шучу.
— Водка с томатным соком.
— Я не пью водку и не пью томатный сок.
Не желая провести всю ночь за интересной игрой «Догадайся, что мы пьём», я вытаскиваю из среднего ящика стола бумаги и предлагаю расписаться.
— Влад Дракула, — озвучиваю я нацарапанные каракули. — Дракула… Дракула… Что-то знакомое.
Он косится на меня.
— Правда?
— Определённо, — киваю я.
— Я уверен, что вы ошибаетесь. — В его голосе сквозит напряжение, — Так где мы будем выступать и когда?
— Я сообщу вам, как только узнаю. Где мне вас найти?
— Будет лучше, если я сам найду вас.
— Отлично, позвоните мне завтра утром.
— Утром не могу,
— Ладно, завтра днём, — Я заглядываю в эти странные, чёрные глаза, потом пожимаю плечами, — Хорошо, вот моя визитка — Я пишу на ней номер телефона, — Позвоните завтра вечером
Он берёт визитку, разворачивается на каблуках и выходит за дверь. Тут я вспоминаю, что не спросил сколько человек у него в группе, бросаюсь за ним, но его след простыл. Я оглядываюсь, но вижу лишь большую чёрную птицу, которая, должно быть, залетела в здание по ошибке, возвращаюсь в контору и провожу остаток ночи на диване, думая об обеде и гадая, чего это у меня под утро разыгрался аппетит
Наутро выясняется, что «Гордость и предубеждение»[19] — чёрно-белая женская группа, которая каждый концерт заканчивает дракой, угодила-таки в полицию и внезапно на концерте во «Дворце» образуется дыра. Пятьдесят процентов — это пятьдесят процентов, решаю я и ставлю «Влада и вонзающих» в пятницу вечером.
Захожу в их гримёрную за час до концерта, вижу что старину Влада окружают три девчушки в белых ночнушках, которым он ставит засосы и прихожу к выводу, что Влад, пожалуй, куда лучше многих рокеров, с кем мне доводилось работать, раз у чего такие невинные причуды.
— Чем занимаешься, дорогуша? — спрашиваю я и цыпочки разлетаются в разные стороны — Собрался затрахать их до смерти?
— Мёртвые они мне ни к чему, — отвечает Влад без тени улыбки и я уже думаю, что чувство юмора у него таки есть, только юмор этот чёрный, — Пришли что-то узнать, мистер Бэррон?
— Зови меня Мюррей, — поправил я его, — Пресс-секретарь хочет знать, где вы играли в последнее время.
— В Чикаго, Канзас-Сити и Денвере.
Я отвечаю смешком.
— То есть между Лос-Анджелесом и Нью-Йорком тоже живут люди?
— Там их куда меньше, чем здесь, — И я понимаю, что он хочет мне сказать: перед большой аудиторией его группа не выступала.
— Не волнуйся, приятель. Всё пройдёт как по маслу.
Кто-то стучит в дверь. Я открываю и на пороге возникает посыльный с длинной плоской коробкой.
— Что? — спрашивает Влад, когда я даю мальчишке чаевые, и он выкатывается из гримерной.
— Я решил, что вам надо подкрепиться, прежде чем выходить на сцену и заказал пиццу.
— Пиццу? — хмурясь, повторяет он, — Никогда не пробовал.
— Ты шутишь, да?
— Я уже говорил вам: я никогда не шучу— Он смотрит на коробку. — Что в ней?
— Обычная пицца. Ветчина, сыр, грибы, оливки, лук…
— Благодарю за заботу, Мюррей, но мы этого…
Я принюхиваюсь.
— И чеснок.
Он вскрикивает, закрывает лицо руками, кричит: — Унесите её отсюда!
Я прихожу к. выводу, что на чеснок у него аллергия (жалость-то какая, без чеснока пицца — не пицца), но зову посыльного, прошу отнести пиццу назад и узнать, не вернут ли мне деньги. Как только посыльный вместе с пиццей исчезает за дверью, Влад начинает приходить в себя.
Тут появляется кто-то из организаторов и говорит, что им выходить на сцену через сорок пять минут. Я спрашиваю Влада, не уйти ли мне, чтоб дать им переодеться.
— Переодеться? — с недоумением переспрашивает он.
— Или вы собираетесь выступать в том, что на вас надето? — спрашиваю я.
— Влад, дружище, люди платят деньги не только за то, чтобы слушать. Им нужно зрелище.
— Раньше никто не говорил, что у нас неподобающая одежда, — удивляется Влад
— В Чикаго или Канзас-Сити, может, и не говорили, но это Лос-Анджелес!
— Ничего не говорили ни в Сайгоне, ни в Бейруте, ни в Чернобыле, ни в Кампале. — хмурится он.
— Слушай, это раньше вы выступали в маленьких городках Среднего Запада — я пренебрежительно пожимаю плечами. — А теперь вы в высшей лиге.