— Почему этих людей не похоронят? — гневно вопросил отец Пол, прикрывая нос шарфом. — Их убили больше недели назад, так?
Фортуна перевёл вопрос тимишоарскому медику, тот пожал плечами. Фортуна сделал то же самое.
— Одиннадцать дней пройти, как секуритате это делать, — сказал он. — Похороны скоро. Как это сказать… местные власти хотеть, чтобы западные журналисты и важные персоны, как вы, это видеть. Смотрите, смотрите. — Фортуна обвёл помещение широким жестом, словно шеф-повар, гордый подготовленным банкетом.
На столе прямо перед нами лежал труп старика, чьи кисти и стопы были ампутированы чем-то не слишком острым. Низ живота и гениталии были обожжены, а разверстые раны на груди напомнили мне фотографии марсианских каналов и кратеров, сделанные космическим зондом «Викинг».
Румынский доктор заговорил, Фортуна перевёл:
— Он сказать, секуритате забавляться с кислотой. Понимаете? А это…
На полу лежала молодая женщина. Она была полностью одета, но платье от груди до лобка было разодрано. То, что я поначалу принял за слой рваных, пропитанных кровью лохмотьев, оказалось алыми стенками вспоротого живота и матки. У неё на коленях, словно отброшенная кукла, лежал семимесячный плод. Нерожденный мальчик.
— Сюда, — позвал Фортуна, перемещаясь по лабиринту ног, и показал вниз.
Ребёнку, вероятно, было лет десять. Тело пролежало на холоде не меньше недели, отчего кожа мальчика приобрела вид вспученного, испещрённого мраморными разводами пергамента. Запястья и щиколотки были обмотаны колючей проволокой, руки стянуты за спиной с такой силой, что плечевые суставы полностью вывернуло. В глазных впадинах копошились мухи, уже отложившие яйца, из-за которых казалось, будто на глазах у мальчика белые защитные очки.
Почётный профессор Паксли сдавленно всхрапнул и, шатаясь, двинулся прочь из зала, едва не спотыкаясь о трупы, выложенные на общее обозрение. На миг мне почудилось, что заскорузлая старческая рука одного из мертвецов вцепилась ему в штанину.
Отец Пол сгрёб Фортуну за лацканы пальто, почти приподняв маленького румына над полом:
— Какого черта вы всё это нам показываете?!
Фортуна ухмыльнулся:
— Вы ещё не всё посмотреть, святой отец. Идёмте.
— Чаушеску называли вампиром, — сказал Дон Уэстлер, присоединившийся к нам позже.
— Здесь, в Тимишоаре, всё и началось, — поведал Карл Берри, попыхивая трубкой и окидывая взглядом серое небо, серые здания, серую слякоть на улицах и серых людей, передвигавшихся в тусклом свете.
— В Тимишоаре грянул финальный взрыв, — уточнил Уэстлер. — Волнения среди молодёжи всё больше усиливались. Создав это поколение, Чаушеску в прямом смысле слова сам подписал свой смертный приговор.
— Создав это поколение? — Отец Пол нахмурил лоб. — Поясните.
Уэстлер пояснил. В середине шестидесятых Чаушеску запретил аборты, прекратил импорт оральных контрацептивов и внутриматочных спиралей и объявил, что долг каждой женщины перед государством — рожать детей. Что более важно, правительство установило поощрительные выплаты и сократило налоги для тех семей, которые последовали призыву увеличить рождаемость. Семьи, где было меньше пяти детей, наоборот, обкладывали штрафами и душили налогами. По словам Уэстлера, в период между тысяча девятьсот шестьдесят шестым и семьдесят шестым годом рождаемость выросла на сорок процентов, при этом резко увеличилась и младенческая смертность.
— Этот самый избыток двадцатилетних к концу восьмидесятых годов и обеспечил движущую силу революции, — рассказывал Уэстлер. — У них не было ничего: ни работы, ни возможности получить высшее образование, ни даже шансов обзавестись нормальным жильём. Именно они устраивали первые акции протестов в Тимишоаре и других городах.
Отец Пол кивнул:
— Какая ирония… Но всё вполне закономерно.
— Само собой, — продолжал Уэстлер, останавливаясь у железнодорожного вокзала, — большинству крестьянских семей не хватало средств, чтобы прокормить ораву детишек… — Он дипломатично умолк.
— И куда девали этих детей? — спросил я.
Вечер был совсем ранний, однако дневной свет уже превратился в зимние сумерки. Этот участок центрального проспекта Тимишоары не освещался. Где-то на путях прогудел тепловоз.
Дон Уэстлер молча покачал головой, Фортуна шагнул ближе.
— Сегодня вечером мы ехать на поезде в Себеш, Сибиу, Копша-Микэ и Сигишоару, — сообщил улыбающийся румын. — Вы узнаете, куда деваться дети.