По правде сказать, то, что я понимал далеко не все, сбило меня с толку сильнее прежнего. Впечатление было такое, будто отдельные фразы состоят не из слов, а из музыкальных нот, причем мелодию наигрывают на расстроенном пианино. Должно быть, мое замешательство бросилось в глаза: меня перестали расспрашивать и велели Клитассамине приглядывать за мной. Снова сев в кресло рядом с девушкой, я испытал невыразимое облегчение. Кресло приподнялось над полом и двинулось к выходу.
Поначалу я был до глубины души поражен способностью Клитассамины приспосабливаться к любым условиям. Обнаружить, что твой близкий знакомый стал вдруг совершенно другим человеком… Бр-р! Однако ее это, по-видимому, ничуть не беспокоило; лишь иногда, забывшись, она называла меня Хаймореллом. Впоследствии, узнав кое-что о том мире, в котором очутился, я понял, чем объяснялось поведение девушки.
Обычно тот, кто приходит в себя после потери сознания, первым делом спрашивает: «Где я?» Мне тоже хотелось это узнать – по крайней мере, для того, чтобы дать сознанию хоть какую-то зацепку. Когда мы вновь очутились в зеленой комнате, я засыпал Клитассамину вопросами.
Она окинула меня взглядом, в котором сквозило сомнение.
– Вам следует отдохнуть. Постарайтесь расслабиться и ни о чем не думать. Если я начну объяснять, вы только еще больше запутаетесь.
– Ничего подобного, – возразил я. – Я уже не в силах обманывать себя, убеждать, что не сплю. Мне необходим хоть какой-то ориентир, иначе я сойду с ума.
Клитассамина пристально посмотрела на меня, затем кивнула.
– Хорошо. С чего мне начать? Что вас сильнее всего интересует?
– Я хочу знать, где нахожусь, кто я такой и что со мной произошло.
– Вам прекрасно известно, кто вы такой. Вы сами сказали, что вас зовут Терри Молтон.
– Однако это тело, – я хлопнул себя по бедру, – принадлежит вовсе не Терри Молтону.
– Не совсем так, – сказала она. – Вы находитесь в теле Хайморелла, однако все, что делает человека личностью, – склад ума, характер, привычки, – это все у вас от Терри Молтона.
– А где Хайморелл?
– Он переселился в ваше прежнее тело.
– Тогда ему здорово не повезло. – Подумав, я прибавил: – Все равно не могу понять. Ведь характер человека меняется в зависимости от жизненных условий. К примеру, я нынешний – далеко не тот, каким был до ранения. Психические отличия возникают из физических. Личность как таковую во многом определяет работа желез. Ранение и наркотики изменили мою психику; еще немного – и я стал бы совершенно другим…
– Кто вам это сказал?
– Так рассуждают многие ученые. То же самое подсказывает и здравый смысл.
– Ваши ученые не постулировали никаких констант? Неужели они не понимают, что должен существовать некий постоянный фактор, на котором сказываются происходящие с человеком изменения? И что этот фактор, вероятнее всего – истинная причина изменений?
– По-моему, речь всегда велась исключительно о гормональном балансе…
– Значит, вы ничего не понимаете в таких вещах.
– Вот как? – Я решил сменить тему. – Что это за место?
– Здание называется Каталу.
– Я имел в виду другое. Где мы? На Земле или нет? Вообще-то, похоже на Землю, но я не слышал, чтобы на ней существовало что-либо подобное.
– Естественно, мы на Земле. Где же еще? Но в иной салании.
Снова непонятное словечко! Какая-то салания…
– Вы хотите сказать, в другом… – Я не докончил фразы. В языке, которому меня обучили, не нашлось аналога слову «время» в том смысле, в котором его понимал я.
– Видите, вы вновь запутались. Мы по-разному мыслим. Если воспользоваться устаревшими терминами, можно сказать, что вы переместились от начала человеческой истории к ее концу.
– Не от начала, – поправил я. – Человечество существовало на Земле до моего рождения около двадцати миллионов лет.
– О том не стоит и говорить! – Небрежным взмахом руки Клитассамина отмела упомянутые мною миллионы лет.
– По крайней мере, объясните, как я сюда попал. – Кажется, в моем голосе прозвучало отчаяние.
– Попробую. Хайморелл проводил эксперименты в течение долгого времени (в этом смысле, я заметил, слово «время» в языке Клитассамины присутствовало), однако ему никак не удавалось добиться полного успеха. Наибольшая глубина, на которую он сумел проникнуть в прошлое, три поколения.
– Прошу прощения?
Клитассамина вопросительно поглядела на меня.
– На три поколения в прошлое?
– Совершенно верно.
Я встал, выглянул в одно из сводчатых окон. Снаружи сияло солнце, зеленели трава и деревья…
– Пожалуй, вы правы, мне лучше отдохнуть.
– Наконец-то разумные слова. Не забивайте себе голову. В конце концов, долго вы здесь не пробудете.
– То есть я вернусь в свое старое тело?
Клитассамина кивнула.
Променять новое на старое – дряхлое, изувеченное, раздираемое болью…
– Ну уж нет, – заявил я. – Не знаю, где я и кто я такой, однако одно мне известно наверняка – в ту преисподнюю я больше не вернусь.
Девушка посмотрела на меня и печально покачала головой.
На следующий день, проглотив очередную порцию леденцов, которые запил чем-то вроде молока со странным, ускользающим привкусом, я вышел вслед за Клитассаминой в холл и направился было к летающим креслам, но остановился.
– А пешком нельзя? Я так давно не ходил.
– Конечно, конечно.
По дороге несколько человек окликнули ее, а двое или трое – меня. В их взглядах сквозило любопытство, но держались они доброжелательно и не задавали малоприятных вопросов. По всей видимости, им было известно, что я – не Хайморелл, однако они, похоже, не находили в том ничего особенно удивительного. Мы вышли на тропинку, что бежала, лавируя между деревьями. Зеленая трава, яркое солнце – ни дать ни взять Аркадия. Я шагал осторожно, словно ступал по чему-то хрупкому, и наслаждался витавшими в воздухе ароматами. Кровь бурлила в жилах – Боже мой, давно забытое ощущение!
– Где бы я ни оказался, здесь просто здорово.
– Да, – согласилась моя спутница.
Какое-то время мы шли молча, потом я спросил:
– Что вы имели в виду под «концом человеческой истории»?
– То, что сказала. Мы полагаем, что человечество достигло пика своего развития. Даже не полагаем, а практически уверены. Иными словами, мы умираем.
– По вашему цветущему виду этого не скажешь, – заметил я, пристально поглядев на девушку.
– Да, тело отличное, – согласилась она с улыбкой. – Наверно, самое лучшее из всех, которые у меня были.
Я притворился, что не расслышал последней фразы.
– И в чем причина? Бесплодие?
– Нет. Детей и впрямь рождается не очень много, но то скорее следствие, чем причина. Умирает нечто внутри нас, то, что отличает человека от животного. Малукос.
Про себя я перевел это слово, как «дух» или «душа», что, впрочем, не совсем, как мне кажется, соответствовало истине.
– Значит, у детей…
– Да, у большинства из них малукоса нет. Они рождаются слабоумными. Если так пойдет и дальше, нормальных людей скоро не останется вообще.
Я поразмыслил, чувствуя себя так, словно вновь погрузился в наркотические грезы.
– И давно это началось?
– Не знаю. Саланию невозможно выразить математически. Правда, кое-кто пробует применить геометрию…
– Неужели не сохранилось никаких записей? – не слишком вежливо перебил я, испугавшись, что опять окажусь в дебрях непонимания.
– Почему же, сохранились. Именно благодаря им мы с Хаймореллом сумели изучить ваш язык. Однако они изобилуют пробелами протяженностью во многие тысячи лет. Человечество пять раз стояло на краю гибели. Не удивительно, что множество документов потеряно.
– И сколько же остается до конца?
– Тоже неизвестно. Мы пытаемся продлить свое существование в надежде найти шанс выжить. Ведь может так случиться, что малукос появится вновь.
– Что значит «продлить»? За счет чего?
– За счет переселения. Когда с прежним телом что-то случается или когда, человек доживает до пятидесяти лет, он переселяется в новое, в тело кого-либо из слабоумных. Это, – Клитассамина поднесла к глазам ладонь, будто изучая, – мое четырнадцатое тело.