Мэри даже села.
— Ты что, хочешь сказать мне, что уриэлитов можно подкупить?!
— Я никому и никогда не скажу ничего подобного, — поспешил откреститься он. — И я готов поклясться утраченной рукой Сигмена, что сказанное мной не содержало даже намека на подобную чудовищную многоложность. Я сказал лишь то, что необходимость церкводарству иногда может смягчить судей и дать еще один шанс.
— Да кто же будет нам помогать! — воскликнула Мэри, и Хэл улыбнулся в темноту: хоть она и потрясена его словами, но все же достаточно практична, чтобы без промедления заняться поисками выхода из сложного положения.
Несколько минут оба молчали. Мэри тяжело дышала, как загнанное в угол животное. Наконец он решил, что с нее довольно, и сказал:
— Я не знаю никого влиятельнее Ольвегсена. Но он тоже не в восторге от моего МР, несмотря на то что в восторге от моей работы.
— Вот видишь! Повсюду этот МР! Если бы ты только сделал над собой усилие, Хэл.
— Если бы ты только не прилагала столько усилий, чтобы его понизить! — горько продолжил он.
— Но, Хэл, что я могу поделать, если ты все время с такой легкостью соскальзываешь в многоложность! Мне самой все это не нравится. Но ведь это — мой долг! А упрекая меня в этом, ты также делаешь очередные ложные шаги. Еще одна черная отметка…
— Которую ты немедленно потащишь в клюве иоаху… Хватит. Ладно, нечего возвращаться к одному и тому же по тысяче раз за ночь.
— Это ты начал разговор, — возразила она, свято уверенная в своей правоте.
— Похоже, это вообще единственное, о чем мы можем с тобой говорить.
— Да, но не в таком же тоне! — она словно поперхнулась.
— В первый год после свадьбы мы говорили об этом иначе. А вот после…
— Но кто в этом виноват? — закричала она.
— Хороший вопрос. Но не думаю, что нам нужно искать на него ответ — это может быть слишком опасно.
— То есть?
— Я не намерен это обсуждать. Меня это уже не интересует.
Он сам удивился тому, что сказал. Что он имел в виду? Он и сам не знал. Это было высказывание не его интеллекта, а скорее всего его существа. Не Противотеча ли говорил в этот миг его устами?
— Давай спать. — На сей раз Хэл был уверен, что говорит от себя. — Утро вечера верносущнее.
— Но не раньше чем…
— Но не раньше чем — что? — устало спросил он.
— Не играй со мной в свои нешибские каламбуры! Ты опять начинаешь все сначала! Ты пытаешься… пренебречь… своим долгом!
— Мой долг! — вздохнул Хэл. — Шиб. Да, конечно.
— Не говори со мной таким тоном! Я сама не хочу, чтобы ты занимался этим только из чувства долга. Я хочу, чтобы ты любил меня, чтобы это приносило удовольствие… Ну, хотя бы потому, что ты хочешь любить меня!
— Я получаю удовольствие от любви ко всему человечеству. Я прямо изнемогаю от этой любви. Но если я вдруг попытаюсь исполнить свой долг любви с кем-нибудь, кроме моей связанной со мной узами верносущности супруги, меня же распнут!
Мэри была шокирована настолько, что даже не нашлась, что ответить. Она просто повернулась к нему спиной. Но он, зная, что наговорил все это лишь для того, чтобы наказать себя и ее, протянул к ней руку, нашел в темноте на ощупь ее плечо и…
И дальше все пошло по ритуалу: слова, действия — тщательное копирование предписаний из «Западного Талмуда». Кроме разве что одной детали — Хэл так и остался в верхней одежде. Но это, как он подумал, ему простится: главное в духе, а не в букве. Да и так ли уж велика разница между тем, одет ты в тончайшую ночную рубашку или в выходной костюм? Мэри, даже если и усмотрела в этом грех, на сей раз ничего не сказала.
ГЛАВА 3
После, лежа без сна и уставившись в темноту, Хэл в который уже раз думал: да что же это с ним происходит? Опять и снова словно циркулярная пила разрезала его пополам! Сначала, да, он был очень возбужден — да, сердце колотилось и дышать было тяжело… Да, сначала он не чувствовал ничего, что могло бы помешать ему. Но когда наступил момент, который Предтеча определяет как генерацию потенциальных возможностей и осуществление верносущности, Хэл испытал лишь физиологическую его часть. Его тело честно довело до конца все предписанные отправления, но он так и не испытал даже намека на тот экстаз, который так ярко описывал Предтеча. Между верхом и низом не было никакой связи — циркулярная пила перерезала ее, и ничего не остаюсь, только странные судороги, словно все его нервы покалывали электрические иглы, одновременно возбуждая их и выбывая в них онемение.