Правительственные здания, сложенные из кирпича и мрамора, стояли к улице вплотную. Стены были украшены резьбой и окружены открытой колоннадой. На куполообразных крышах домов стояло по статуе.
Черчилль и Сарвант прошли по асфальтовой мостовой (тротуаров не было) десять кварталов. Иногда им приходилось отступать к стене, давая дорогу всадникам на бешено скачущих оленях или повозкам. Всадники в богатой одежде явно считали, что пешеход сам должен убираться вовремя с дороги. Кучера повозок были скорее всего курьерами.
Внезапно богатый район кончился. Теперь дома стояли сплошной стеной, прерываемой иногда небольшими проездами. Это явно были когда-то правительственные здания, проданные в частное владение и переоборудованные подлавки или доходные дома. Перед домами играли голые дети.
Черчилль нашел лавку, которую искал, и вошел в нее; Сарвант держался позади. Внутри оказалась небольшая комната, заваленная всех видов одеждой. Лавку с грязным окном и не менее грязным цементным полом наполнял запах собачьих экскрементов. Два пса неопределимой породы подскочили к пришедшим и стали тыкаться в них носами, выпрашивая подачку.
Владельцем оказался толстый лысый коротышка с двойным подбородком и немыслимого размера медными кольцами в ушах. Он был очень похож на любого торговца той же породы любого столетия, если не считать некоторого сходства с оленем в чертах лица — дани времени.
— Мы хотим продать свою одежду, — сказал Черчилль.
— А она хоть что-то стоит?
— Как одежда — немного, — ответил Черчилль. — А как редкости ей цены нет. Мы — люди со звездолета.
Глаза лавочника полезли на лоб:
— Братья Солнце-героя!
Смысл этого высказывания был Черчиллю не вполне ясен. Том Табак лишь однажды упомянул, что капитан Стэгг стал Солнце-героем.
— Я уверен, что каждый предмет нашей одежды вы сможете продать за кругленькую сумму. Эти вещи летали к звездам, так далеко, что путь туда пешком без еды и отдыха занял бы половину вечности. Эта одежда хранит на себе свет чужих солнц и пахнет далекими мирами. А на ботинках — почва, по которой ходят чудовища больше этого дома, от шага которых дрожит, как при землетрясении, сама планета.
Лавочник остался равнодушным:
— А Солнце-герой касался этой одежды?
— Много раз. А эту куртку он однажды надевал.
— А-ах!
Но тут лавочник понял, что выдал себя. Он опустил веки и сделал скорбное лицо:
— Все это хорошо, но я человек бедный. У моряков, что ко мне заглядывают, денег немного. Когда они доберутся сюда мимо всех таверн, они уже рады продать собственные шмотки.
— Может быть. Но я уверен, ты знаешь тех, кто может продать этот товар людям побогаче.
Лавочник вынул из кармана килта несколько монет:
— Могу дать за все четыре Колумбии.
Черчилль повернулся к Сарванту, подмигнул ему и пошел к выходу, но лавочник загородил ему дорогу:
— Ладно, пять.
Черчилль показал на килт и сандалии:
— Сколько это стоит? То есть сколько ты за них берешь?
— Три рыбы.
Черчилль посчитал. Колумбия примерно равнялась пяти долларам его времени. Рыба равнялась четверти доллара.
— Ты не хуже меня знаешь, что хочешь нажить на нас тысячу процентов прибыли. Двадцать колумбий.
Лавочник отчаянным жестом воздел руки кверху.
— Пошли отсюда, — сказал Черчилль. — Я мог бы пройти по улице Миллионеров от дома к дому и предлагать им купить. Только времени нет. Даете двадцать или нет? В последний раз спрашиваю.
— Вы вырываете кусок хлеба изо рта моих голодных детей… Ладно, согласен на ваше предложение.
Через десять минут звездолетчики вышли из лавки, одетые в килты, сандалии и шляпы с мягкими полями. На широких поясах у них висели длинные стальные ножи в ножнах, на плече — сумки с водонепроницаемыми пончо, а в карманах у каждого звенело по восемь колумбий.
— Следующая остановка — причалы, — сказал Черчилль. — Мне случалось подрабатывать капитаном яхт для богатых людей на летних каникулах.