— Да. Интересно было бы посмотреть. Только мне все равно, куда мы идем. Лишь бы с вами.
— Я так и думала, что вам понравилась, — улыбнулась она.
— А кому бы вы не понравились? Только, должен признать, я удивлен, что и я вам настолько понравился. Я не очень привлекателен — просто рыжеволосый борец с лицом младенца.
— Младенцев я люблю, — ответила она со смехом. — Только не надо изображать удивление. Спорить могу, что вы не одну девицу уложили в койку.
Черчилль вздрогнул. Он оказался не настолько нечувствительным к прямым выражениям дисийцев, как думал Сарвант.
Но ему хватило ума не хвастаться. Он ответил:
— Я могу честно поклясться, что вы — первая женщина, которой я коснулся за последние восемьсот лет.
— Великая Колумбия, диво еще, как это ты на месте не лопнул и всех не забрызгал!
Она весело расхохоталась, но Черчилль вспыхнул. Хорошо еще, что они были в темноте.
— У меня есть мысль, — сказала она. — А почему бы нам сегодня ночью не походить под парусом? Луна полная, и Потомак будет красив. Заодно и от жары спасемся — над водой всегда бриз.
— Хорошо, но только далеко идти.
— Да хранит нас Виргиния! Ты что, думаешь, мы пойдем пешком? Вон там наш экипаж стоит и ждет.
Она сунула руку в карман юбки-колокола и достала маленький свисток. В ответ на пронзительный свист тут же раздался стук копыт и хруст колес по гравию. Черчилль помог ей подняться в коляску. За ними вспрыгнула львица и улеглась в ногах. Кучер крикнул «Гей-йя!», и коляска понеслась по залитой лунным светом улице. Черчилль подумал: зачем было брать с собой львицу, если на запятках стояли двое вооруженных слуг? Наверное, для лучшей охраны. В драке она стоила бы десятерых.
Они втроем вышли из экипажа. Робин приказала слугам подождать, пока они вернутся с прогулки. Спускаясь по широким ступеням к судну, Черчилль спросил:
— А они не заскучают, ожидая нас?
— Не думаю. У них с собой бутылка молнии и кости.
На борт яхты Алиса вспрыгнула первой и устроилась в маленькой каюте, по всей видимости надеясь, что там вода ее не достанет. Черчилль отвязал судно, оттолкнул от причала и вспрыгнул на борт. Там они с Робин занялись парусами и прочей работой.
Прогулка была восхитительна. Света полной луны было более чем достаточно, а бриз был настолько силен, яхта скользила по воде на приятной скорости. Город смотрел черным чудовищем с тысячей мигающих огненных глаз — факелов в руках прохожих. Держа в руках румпель, Черчилль рассказывал сидящей рядом с ним Робин, как выглядел в его времена Вашингтон.
— Множество стоящих вплотную башен, соединяющих их мостов и подземка с кучей туннелей. Башни уходили на милю в небо и еще на милю в землю. Ночи не было — так ярко горели огни.
— И все это умерло, рассыпалось и покрылось прахом, — сказала Робин.
Она поежилась, как будто подумав о блеске и величии камня и стали и миллионах людей, более не живущих, и от этой мысли похолодев Черчилль обнял ее за плечи, она не противилась, и он ее поцеловал.
Он подумал, что самое время было бы спустить парус и встать на якорь. Интересно, не будет ли возражать львица, но он решил, что Робин лучше знает, как та будет действовать в подобных обстоятельствах. Может быть, они с Робин спустятся в каютку, хотя он предпочел бы остаться на палубе. Может быть, львица не возразит, чтобы ее заперли в каюте.
Но этому не суждено было случиться. Когда он ей прямо сказал, зачем он хочет спустить парус, то получил ответ, что это невозможно. По крайней мере сейчас.
Робин говорила спокойно и улыбалась. Она даже сказала, что ей жаль.
— Ты даже не представляешь себе, что ты со мной делаешь, Ред, — говорила она — Я думаю, что я в тебя влюбилась. Только я пока не понимаю, влюбилась я в тебя или в брата Солнце-героя. Ты для меня более чем мужчина, ты во многом — полубог. Ты родился восемьсот лет назад и побывал так далеко, что у меня голова кружится, как попытаюсь себе представить. Мне чудится вокруг тебя сияние, светящее даже днем. Но я порядочная девушка. Я не могу позволить себе — хотя видит Колумбия, как я хочу, — сейчас это с тобой. Пока я не буду точно знать. Но я понимаю твои чувства. Почему бы тебе не сходить завтра в Храм Готии?
Черчилль не знал, о чем она говорит. Его занимало единственное — не оскорбил ли он ее так сильно, что она не захочет больше его видеть. Не одно желание влекло его к ней. Он точно знал — он любил эту красивую девушку и хотел бы ее, даже если бы только что обработал дюжину баб.
— Вернемся, — сказала она. — Боюсь, я тебе испортила хороший вечер. Это я виновата. Не надо было мне тебя целовать. Но так хотелось!