— Ты не могла бы говорить по-дисийски? — спросил он. — По-кейсилендски я не все понимаю.
— Я отлично говорю по-дисийски, — ответила она. — А какой язык для тебя родной?
— Американский двадцать первого века.
Она замерла, забыв выдохнуть воздух, и глаза у нее стали еще больше:
— Но как это может быть?
— Я родился в двадцать первом столетии. Тридцатого января 2030 года от Р. X… это будет..
— Мне не надо говорить, — перебила она на его родном языке. — Это… э-э… 1 год П. О это 2100 год от Р. X… значит, ты родился в 70 году Д. О. — до Опустошения. Но это неважно — у нас, кейсилендеров, принят старый стиль.
Стэгг усилием воли заставил себя перестать на нее пялиться и сказал:
— Но ты говоришь на американском двадцать первого столетия! Или очень на него похожем.
— Да. Вообще на нем говорят только священники, но у меня богатый отец. Он послал меня в Бостонский Университет, и там я выучила церковно-американский.
— Это что, язык богослужения?
— Да. После Опустошения латынь была забыта.
— Похоже, мне нужно выпить, — пробормотал Стэгг. — Ты первая?
Она улыбнулась и сказала.
— Я мало что поняла из того, что ты сказал, но выпить не откажусь.
Стэгг просунул через прутья бутылку.
— По крайней мере я знаю твое имя. Мэри Рай-Моя-Судьба Маленькая Кейси. Но это и все, что я вытянул из моих сторожей.
Мэри вернула бутылку:
— Это было прекрасно. Так давно уже живу всухую. Ты говоришь — сторожа? А зачем? Разве Солнце-герои — не добровольцы?
Стэгг начал рассказывать. У него не было времени пускаться в подробности, хотя он и видел по выражению лица Мэри, что она понимает только половину слов. И время от времени ему приходилось переходить на дисийский, поскольку было видно, что Мэри, хотя и изучала в колледже церковно-американский, свободно им не владела.
— Так что видишь, — заключил он, — я просто жертва этих рогов. Я не отвечаю за свои действия.
Мэри покраснела:
— Я не хочу об этом говорить. У меня от этого с души воротит.
— У меня тоже, — ответил Стэгг. — По утрам. А позже…
— А убежать ты не можешь?
— Очень даже просто. А потом еще быстрее прибежать обратно.
— О, эти дисийские слуги зла! Они заколдовали тебя, и только дьявол в твоих чреслах, которым ты одержим, может тебя заставить творить такие мерзости! Если бы мы смогли сбежать в Кейсиленд, священник бы изгнал его.
Стэгг огляделся:
— Начинают снимать лагерь. Скоро выступим. В Балтимору. Послушай! Я тебе рассказал о себе. Но я ничего не знаю о тебе. Откуда ты, как попала в плен. И еще — ты могла бы мне рассказать обо мне самом, что значит вся эта суета вокруг Солнце-героя.
— Но я не понимаю, почему Кал… — Она прижала ладонь к губам.
— Калторп? Ты его имела в виду? А при чем здесь он? Ты только не говори, что с ним разговаривала! Он мне сказал, что ничего не знает!
— Мы с ним говорили. Я думала, он тебе рассказал.
— Он мне ни слова не сказал! Говорил только, что знает обо всем об этом не больше моего. Значит, он…
Лишившись дара речи, Стэгг повернулся и побежал прочь от клетки.
Посреди поля он снова обрел возможность произносить слова и взревел, выкрикивая имя маленького антрополога.
Люди разбегались с его пути, решив, что Великий Лось снова охвачен амоком. Калторп вышел из палатки. Увидев, что на него летит Стэгг, он шмыгнул через дорогу. Не останавливаясь перед каменной оградой, он схватился за нее рукой и перескочил. Оказавшись на другой стороне, он со всей быстротой, на которую были способны его коротенькие ножки, перебежал через поле и свернул за угол фермы.
— Я тебя поймаю, Калторп, и все кости тебе переломаю! — орал вслед ему Стэгг. — Как ты мог такое сделать!
На секунду он остановился, тяжело дыша от ярости. Потом отвернулся, бормоча:
— А что? А что?
Тут дождь перестал. Еще через минуту разошлись облака и яростно засияло полуденное солнце.
Стэгг сорвал с себя плащ и швырнул его на землю:
— К чертовой матери Калторпа! Ни на хрен он мне не нужен и никогда не был! Предатель! Пропади он пропадом!
Он приказал Сильвии, прислужнице, принести еду и питье. Сначала он бросился жадно есть и пить, как всегда после полудня, а потом, насытившись, огляделся диким взглядом. Болтавшиеся при каждом движении головы панты встали и затвердели.
— Сколько до Балтиморы? — зарычал он.
— Два с половиной километра, сир. Прикажете подать экипаж?