Они отвечали на его вопросы успокаивающими жестами и меняли бинты, которыми Два Сокола был замотан с ног до головы. Они делали это осторожно, но от боли Два Сокола едва не заорал снова. Женщины обработали его раны смягчающей жидкостью и наложили чистые бинты.
Он спросил, где находится, и одна из женщин ответила, что он находится в уютном и безопасном месте и что никто и никогда больше не сделает ему больно. Тут Два Сокола сломался и заплакал. Женщины смущенно отвели глаза, но было непонятно, чем вызвано их смущение — то ли порывом его чувств, то ли перенесенными им пытками.
С этой мыслью он снова погрузился в сон и пришел в себя только через два дня. Роджер чувствовал себя как после наркоза — голова была пустой, во рту стоял мерзкий привкус. Ближе к вечеру он исхитрился встать с постели и пройтись по коридору. Никто не мешал ему, даже когда он заговаривал — или попытался заговорить — с другими больными. В свою палату он вернулся ошеломленным.
На соседней койке лежал О’Брайен.
— Где мы? — слабо выдавил сержант.
— В ирокезском дурдоме, — ответил Два Сокола.
Сержант был слишком слаб, чтобы отреагировать бурно.
— Какого черта? — поинтересовался он.
— Похоже, наши палачи, индейское гестапо, решили, что мы психи. Мы крепко держались за нашу историю, а быть такого, по их понятию, просто не может. И вот мы здесь. Можно сказать, что нам повезло. Эти люди, кажется, сохранили древнее почтение к сумасшедшим. Они хорошо с ними обращаются. Но мы, как ты понимаешь, все равно в плену.
— Я думаю, что мне уже ничего не светит, — сказал О’Брайен. — Я умру. Что сделали эти дьяволы... и мысль о том, что в этом мире... Нет, с меня этого достаточно.
— Ты слишком много перенес, чтобы умереть, — сказал Два Сокола. — Где твой бойцовский дух? Где ирландское упрямство? Выберешься. Тебе просто не хватает сочувствия.
— Нет. Но на тот случай, если я не выкарабкаюсь — ты должен мне пообещать, что при первой же возможности разыщешь этих ублюдков и убьешь их. Медленно убьешь. Чтобы они орали, как мы. А потом сдохли!
— Совсем недавно я думал точно так же, — ответил Два Сокола. — Но я кое-что выяснил. На этой Земле Гаагской конвенции нет. И то, что мы перенесли здесь, ждет любого пленника, если победителям не придет в голову его просто пристрелить. Если бы мы попали в руки перкунишан, с нами обошлись бы точно так же. По крайней мере нас не сделали калеками на всю жизнь. А могли. Но теперь худшее позади. С нами обращаются как с королями. Или пленными богами. Индейцы верят, что сумасшедшие одержимы сверхъестественными силами. Может, теперь они не верят в это всерьез, но обычаи еще сохраняют.
— Да пусть сдохнут! — пробормотал О’Брайен и заснул.
К концу следующей недели Два Сокола почти полностью поправился. Ожоги третьей степени еще заживали, но пилоту уже не казалось, что с него заживо сдирают кожу и растирают пестиком в ступке каждый мускул и нерв по отдельности. Постепенно он подружился с директором этого заведения, высоким, худым мужчиной по имени Тархе, обладавшим огромным носом и глазами сытого орла. Он являлся не только главным администратором, но и старшим латулац, то есть местным эквивалентом психиатра. Слово это обозначало буквально «тот, кто охотится».
Тархе был человеком незлым и образованным. Он разрешил пациенту пользоваться своей библиотекой, и Два Сокола ежедневно по многу часов проводил за изучением этого мира, Земли-2, как он теперь называл его. В библиотеке имелись книги на всех основных языках планеты и на многих из мелких, сотни томов справочного материала, а также многоязычный словарь, к помощи которого Два Сокола часто прибегал. Уровень его знаний рос не по дням, а по часам.
По временам Тархе вызывал пациента к себе для терапевтических бесед. Он был очень занятым человеком, но рассматривал случай обоих чужаков как вызов своему мастерству. Он выделял пациенту каждый день по часу, отрывая это время от своего сна.
— Так вы полагаете, что на западном фронте я пережил что-то столь ужасное, что подвинулся умом? — спросил Два Сокола во время одной из таких бесед. — Что я бежал из реальности в вымышленный мир якобы моей родной Земли, потому что действительность оказалась для меня невыносимой? Предположим, что все именно так, — Два Сокола ухмыльнулся врачу, — но тогда почему у О’Брайена такой же психоз, почему? Ведь его вымышленный мир до мельчайших деталей совпадает с моим. Не находите ли вы странным, я бы сказал, невероятным, что о тысячах подробностях этого вымышленного мира мы имеем одну и ту же информацию?