В конце концов Грин выбрался на равнину и перед ним возник лес корабельных мачт. Он сумел добраться к «Птице удачи», не будучи замеченным ни одним из доброй дюжины стражников, которых миновал. Само судно стояло между двумя доками — его затащила туда на буксире большая группа рабов.
С судна в док были переброшены сходни, и на обоих их концах стояли вахтенные матросы, одетые в цвета клана — желтый, фиолетовый и темно-красный. Они жевали орех грикстр — местный эквивалент бетеля, только в отличие от бетеля грикстр окрашивал зубы и губы жующего в зеленый цвет.
Когда Грин решительно взошел на сходни, на лице ближайшего из вахтенных появилось сомнение, и он потянулся к рукояти ножа. Очевидно, Миран не отдавал никаких приказов относительно жрецов, но вахтенный знал, что означает эта маска, и она внушала ему достаточно уважения, чтобы он не стал пытаться задержать чужака. Второй вахтенный шевелил мозгами ничуть не быстрее. Грин проскользнул мимо него, прошел на середину палубы, а оттуда — в носовую часть, и поспешно постучал в дверь капитанской каюты. Несколько мгновений спустя дверь резко распахнулась; из каюты на палубу хлынул поток света, но его тут же перегородила объемистая туша Мирана.
Грин вошел в каюту, оттеснив капитана обратно. Миран потянулся было за кинжалом, но остановился, увидев, как неизвестный снимает маску, потом очки, и откидывает капюшон.
— Грин! Тебе все-таки удалось! Я думал, это невозможно!
— Для меня невозможного нет, — скромно сказал Грин. Он присел к столу — точнее, рухнул — и бесстрастным голосом, временами запинаясь от усталости, принялся излагать историю своего побега. Через несколько минут узкая каюта задрожала от раскатов капитанского смеха. Единственный глаз Мирана засиял. Торговец похлопал Грина по спине и призвал в свидетели всех богов, что для него это большая честь — принимать на борту своего корабля такого человека.
— Давай-ка по этому поводу выпьем леспаксианского вина — оно даже лучше, чем чалоузмское, и я держу его для самых почетных гостей, — посмеиваясь, сказал Миран.
Грин протянул руку, чтобы взять предложенный бокал, но, не успев дотянуться, осел, уронив голову на стол, и оглушительно захрапел.
Три дня спустя хорошо отдохнувший Грин, по уши налитый превосходным леспаксианским, сидел за столом и ожидал, когда ему наконец-то можно будет покинуть каюту. В первый день вынужденного бездействия он отсыпался, отъедался и расхаживал по каюте, беспокойно ожидая вестей из города. С наступлением ночи вернулся Миран с известием о том, что город и окрестные холмы сейчас яростно прочесываются. Конечно, герцог настаивал на том, что суда тоже необходимо обыскать, и Миран сыпал ругательствами — это означало задержку, которая могла стать роковой. Они не могли позволить себе ждать дольше трех дней. Баки с рыбой уже установлены, запасы провизии почти полностью погружены в трюм, экипаж вытащен из таверн и успел протрезвиться. Не позднее чем через два дня судну следовало выйти из порта и отправиться в свое дальнее и рискованное путешествие.
— Я не беспокоюсь, — сказал Грин. — Вот увидите — завтра поступит известие, что Грин убит дикарями из клана Аксаквексан, которые заявят, что пришлют голову раба лишь после того, как получат деньги. Герцог отнесется к этому сообщению, как к правдивому, и об обыске кораблей все забудут.
Миран потер свои пухлые ладони, и его единственный глаз заблестел. Купец любил хорошую интригу, и чем изощреннее она будет — тем лучше.
Но на второй день, несмотря на то что предсказание Грина сбылось, Миран начал нервничать и находить постоянное присутствие этого рослого белокурого мужчины в своей каюте утомительным. Он хотел отправить землянина в трюм, но Грин решительно отказался, напомнив капитану его обещание предоставить ему убежище в собственной каюте. После этого он спокойно присвоил еще одну бутылку леспаксианского, спрятанного в надежном месте, и выпил ее. Миран побагровел, и его лицо исказилось от сдерживаемого негодования, но все же он промолчал, поскольку обычай позволял гостям делать все, что они захотят — в разумных пределах, конечно.
На третий день Миран окончательно разнервничался и только и делал, что трясся, потел и бегал взад-вперед. В конце концов он вышел из каюты, но лишь для того, чтобы приняться расхаживать по палубе. Грин часами слышал его шаги. На четвертый день капитан вскочил на рассвете и тут же принялся командовать. Вскоре Грин почувствовал, что судно движется. До него донеслись крики десятника, отдававшего приказы буксировочной команде, и пение рабов, которые, согнувшись в три погибели, тянули корабль за огромные канаты.