— О чем ты говоришь, черт побери? — сердито рявкнул Кэрмоди, на всякий случай держа монаха на мушке автоматического пистолета. Одному Богу было известно, к чему мог привести этот сумасшедший разговор.
— Ад! Я говорю об аде! Неужели ты не видишь это пламя и не чувствуешь его? Оно сжигает меня, когда я в нем стою, и оно сжигает других, когда меня там нет. Отойди в сторону, Джон. Позволь мне уберечь тебя от боли. Этот адский огонь немного утихает, когда охватывает все мое существо. Но как только я начинаю привыкать к нему, пламя мчится дальше. Мне приходится преследовать его, потому что адский огонь ищет новую грешную душу, и, если я не войду в него снова, пламя подвергнет пыткам других людей. Я должен обуздать эту геенну огненную, невзирая на муки и боль.
— Ты просто сошел с ума! — ответил Кэрмоди. — Ты… — Вдруг он вскрикнул, выронил оружие и начал кататься по земле, колотя руками по одежде.
Ощущение огня исчезло так же внезапно, как и возникло. Кэрлоди сел, дрожа и беспомощно всхлипывая:
— О Боже! Я подумал, что заживо сгорю!
Рэллукс шагнул на то место, где только что стоял Кэрмоди, и сжал кулаки; его взгляд отчаянно зашарил по сторонам, будто выискивал путь бегства из этой невидимой тюрьмы. Заметив, что Кэрмоди направился к нему, монах повернулся и закричал:
— Никто не заслуживает таких мук! Даже самый отъявленный грешник! Даже тот, кто подобен тебе!
— Прекрасные слова, — ответил Кэрмоди, но в его голосе почти не осталось былой насмешки.
Теперь он знал, какие мучения испытывал монах. Но его беспокоило другое. Каким образом Рэллуксу удавалось проецировать свои галлюцинации на другого человека? Каким образом он заставил его почувствовать свой бред, да еще с такой невероятной силой? Ответ мог быть только один: излучение солнца превращало некоторых людей в исключительно мощных экстрасенсов. Или, если сделать поправку на преувеличение, позволяло передавать нервные восприятия от одного человека к другому без прямого контакта. Значит, в этом нет никакой мистической загадки. Нечто подобное уже известно во Вселенной. Например, радиоволны переносят звук и изображение. Диктор телевидения может находиться черт знает где, а мы видим и слышим его, словно он сидит перед нами. Тем не менее эффект транслированных чувств был просто потрясающим. Кэрмоди вспомнил свои ощущения, когда пули разрывали тело Мэри. Он вспомнил этот ни с чем не сравнимый ужас смерти. Впрочем, чувства принадлежали Мэри, а не ему — он сам никогда и ничего не боялся… О черт! Значит, все, кого он встретит за эти семь ночей, будут передавать ему свои чувства и ощущения? И ему придется — пережить с ними всю эту чушь?
Ну нет! Он убьет этих разносчиков эмоций! Он пристрелит каждого, кто посмеет напустить на него свои чувства!
— Кэрмоди! — воскликнул Рэллукс, стараясь криком заглушить непереносимую боль. — Ты должен понять, что не пламя преследует меня, а я преследую пламя и не даю ему убежать. Я сам хочу гореть в адском огне! Но не думай, что я отрекся от веры и решил лично следовать за этим огнем. Нет, я верую в догмы Церкви еще сильнее, чем прежде! Я уже не могу в них не верить! Но мне приходится добровольно предавать себя пламени, чтобы уберечь хоть малую часть из тех девяноста девяти процентов сотворенных Богом Душ, которые обречены на адские муки. Уготованная им участь несправедлива. И если я не прав, то мое место среди них!
Веруя в каждое слово Священного Писания, я смиренно отказываюсь от блаженства на небесах. Нет, Кэрмоди, мое место среди навеки проклятых. Ты можешь считать это протестом против Божьей несправедливости. Если кому-то так надо делить людей на хороших и злых, то пусть все души спасутся и лишь одна сама направится в ад, чтобы принять на себя их муки. Я отказываюсь от небес и остаюсь в пламени вместе с несчастными душами, которым могу сказать: «О, брат мой, ты не одинок, ибо я буду с тобой хоть вечность, пока Господь не сжалится над нами!»
Но ты не услышишь от меня ни проклятий, ни слова мольбы. Я буду стоять и гореть, пока каждая душа не освободится от мук и не примкнет к остальным, идущим на небо. Я останусь…
— Ты просто буйнопомешанный, — оборвал его Кэрмоди, хотя сам не был уверен в этом.
Рэллукс вновь закусил губу от боли, и черты его лица потеряли былое несоответствие, как бы порожденное двумя враждующими силами. Через страдания и муки он стал одним внутри себя. То, что прежде разделяло его на две части, бесследно исчезло.
Кэрмоди не стал размышлять о причинах такого преображения. При сложившихся обстоятельствах подобные рассуждения вели к еще большему унынию. Пожав плечами, он пошел назад к машине. Рэллукс что-то кричал ему вслед, о чем-то упрашивая или предупреждая. В следующий миг Кэрмоди почувствовал страшное жжение в спине. Ему показалось, что одежда вспыхнула огнем, и его плоть издала молчаливый крик.