Кэрмоди моргнул. Картина искривилась. Еще одно движение век. Экран заполнили большое озеро, горная цепь и несколько облаков. Корабль рокотал еще несколько секунд и, когда компенсаторные двигатели замолчали, наконец успокоился.
Миг — и горная цепь с озером увеличились в размерах. На западном берегу виднелась паутина городских улиц, а в центре ее — несколько огромных белых и круглых пятен, похожих на яйца паука. Посадочные площадки.
Там, на поверхности планеты, показанной сверху, «Белый мул» был виден как вспышка света. Но через несколько секунд послышался мягкий хлопок, вызванный первым перемещением слоев воздуха, когда «Белый мул» вышел из антипространства в атмосферу. Потом корабль стал выглядеть как большой диск, и за первым акустическим ударом последовали второй и третий.
Вскоре корабль замедлил падение и легко, как воздушный шар, опустился на посадочную площадку под номером шесть.
Несмотря на двухчасовую остановку, Кэрмоди не покинул корабль. Ему не хотелось проходить процедуру дегазации при повторной посадке; кроме того, он собирался прочитать два письма, лежащих в сумке, но больше всего хотел побыть наедине с самим собой. В коктейль-баре он заказал бурбон в высоком бокале, а затем плотно закрыл за собой дверь кабинки. Пару раз глотнув освежающий напиток, он вытащил письма и несколько минут перебирал пальцами почтовые цилиндры: его обычно решительное настроение куда-то исчезло. «Какое же прочитать первым?» — думал он, словно принимал очень важное решение. Потом любопытство взяло верх, и он вставил письмо без обратного адреса в аппарат для просмотра — небольшой ящичек, висевший на стене.
Там же на крючке висел «чтец» — легкая пластиковая полусфера с экраном. Кэрмоди надел ее на голову, опустил на глаза экран-забрало и нажал на кнопку.
Экран замерцал. Зрелище, появившееся на нем, заставило Кэрмоди выпрямиться, и ему тут же захотелось выключить аппаратуру. Перед ним возникла маска, выглядевшая как портрет пострадавшего при несчастном случае.
Хриплый мужской бас произнес:
«Кэрмоди, это письмо от Фрэтта. Сейчас твоя жена уже мертва. Ты не знаешь, за что ее убили и кто это сделал, но я тебе все объясню.
Много лет назад ты ослепил Фрэтта и убил его сына. Ты сделал это жестоко и злобно, без всякой необходимости, тогда как мог бы осуществить свои злобные планы и иным образом.
Теперь, если ты стал хоть немного человечнее и испытал чувство любви — что очень сомнительно, — ты должен узнать, как горевал Фрэтт о погибшем сыне.
Однако на этом твои страдания не кончатся. Все случится так, как с твоей женой. Ты не узнаешь, где и как умрешь. Но ты должен знать, что погибнешь от руки Фрэтта.
Эта смерть не будет легкой и быстрой — твоей жене очень повезло, что она погибла при взрыве. Ты же будешь умирать медленно, мучительно; ты заплатишь за все, что сделал. Ты испытаешь те же страдания, что и Фрэтт — твоя невинная жертва.
Теперь ты знаешь, кто убил твою жену и кто все эти годы думал только о мести.
Теперь ты знаешь, кто никогда не забывал о тебе, о проклятой и подлой твари!»
Голос умолк, и экран погас.
Кэрмоди дрожащей рукой поднял забрало и, тяжело дыша, уставился на мраморную стену. Итак, его догадки оказались верными. Кто-то из старых врагов не забыл, каким он был в старые и злобные деньки. И мстил за то, что он творил тогда. Кэрмоди потерял жену и огромное счастье. О Анна, бедная Анна…
Он снова опустил на глаза экран и еще раз просмотрел письмо. На сей раз ему стало ясно, что диктовавший послание не являлся самим Фрэттом. А вот мужчиной он был или женщиной, оставалось непонятно. Говорящий намеренно обходил этот вопрос стороной, как избегал любого упоминания о времени и месте совершенного Кэрмоди преступления.
— Фрэтт? Фрэтт… — шептал он. — Это имя ничего для меня не значит. Я не помню никакого Фрэтта, хотя у меня прекрасная память. Но те несколько лет были так заполнены событиями и людьми, а я был таким безжалостным к своим жертвам. О Боже, прости мне мои грехи. Я убил многих и еще больше измучил, даже не зная их имен.
Поэтому я могу и не помнить Фрэтта. Я могу вообще не знать его, или ее, имени. Сын Фрэтта? Возможно, это подсказка. Но я мог даже не знать, что этот Фрэтт имел сына. О Боже!