На одном из сеансов доктор Брускино сказала:
— Вы становитесь яркой индивидуальностью. Некоторые пациенты даже называют вас «святой Джефф». Другие… «святой Зануда».
— Злые языки всегда найдутся — а может, они просто не понимают.
Она покачала головой:
— Честно говоря, я в недоумении. В каком-то смысле вы — радость психика, в других — полный крах.
— Я и сам этого не понимаю. Но мне и не надо ничего понимать для того, чтобы быть. Быть — вот что важно. Делать. Действовать. На фиг философию!
— Ну что ж, если ваша деятельность идет на пользу вам и другим… Но вы уж чересчур активны. Вы теряете вес.
— Я стараюсь соблюдать умеренность в еде. Пока мне это хорошо удается.
— Пища кажется вам вкусной?
— Очень вкусной. Но тяги к перееданию у меня нет. Я все время чувствую себя энергичным, полным жизни. Вы должны быть довольны. Я не чувствую себя призраком и больше не вижу других как скопления атомов.
— Возможно, потому, что сжигаете себя. А когда горючее кончится… впрочем, не знаю. Меня, конечно, радует ваш замечательный прогресс.
Наступило молчание. Кэрду хотелось, чтобы сеанс поскорей кончился. Ему надо было поговорить со столькими людьми — людьми, которые в нем нуждались.
Брускино всматривалась в него целых три минуты, слегка нахмурясь, потом сказала:
— Будь моя воля, я бы очень скоро выписала вас. Я считаю, что вы готовы вернуться во внешний мир. И революционной деятельностью больше заниматься не станете. Абсолютно убеждена, что из вас получится образцовый гражданин. — Она вздохнула. Кэрд молчал, и она продолжила: — Если бы это зависело только от меня, вы уже через несколько недель вышли бы на свободу. К несчастью, от меня зависит не все. Слишком много психиков хотят продолжать работу с вами. Они полагают, что рано или поздно разберутся в вас, поймут, почему вы тикаете. Дураки — я им так и сказала. Популярности среди моих коллег мне это не прибавило, ну и пусть. У меня прочная позиция. Как-никак я внучка всемирного советника.
Кроме психиков есть еще Совет Мира. Они хотят быть полностью уверены на ваш счет. Если они согласятся вас отпустить, так и будет. И если они это сделают, вы станете орудием их пропаганды, показательным примером. Повсюду раструбят, что свободой вы обязаны либерализму и добросердечию правительства. Не думайте, что вас оставят в покое. И ни за кем на свете не будут так следить, как за вами.
— Значит, есть все-таки шанс, что я выйду отсюда?
— Шанс есть. Вы волнуетесь?
— Немного, и вы это хорошо знаете. Зачем спрашивать, если вы видите мою реакцию на экране?
— Вот в том-то и беда, когда имеешь дело с вами. Никто не убежден — а я меньше всех, — что машина способна обнаружить ваши истинные реакции. И высшие чины очень нервничают оттого, что на Земле есть человек, разгадать которого невозможно.
— Только один?
— Да. Но власти поневоле задумываются, нет ли на свете и других вроде вас. Это неутешительная вероятность. Возникает также вопрос: не можете ли вы передать другим свою уникальную способность, если она уникальна?
— Может, когда-то и мог бы — но не теперь. Не знаю, как это случилось, но я больше не владею этим талантом. Возможно, какая-то часть меня устала быть психическим хамелеоном. И постановила, что эта последняя моя перемена будет и окончательной. Мне так кажется.
— Я верю, что вы в это верите. Но вы ведь хитрюга или были таковым. Откуда мне знать, вдруг у вас внутри припасено что-то такое, о чем вы сами не знаете, но что в один прекрасный день может включиться?
— Включиться?
— От какого-нибудь стимула, понятия не имею от чего. Но там, внутри, вполне может таиться то, что ждет кодового слова, нужной ситуации, чего угодно. И когда это произойдет, очередной чертик выскочит из табакерки.
— Клянусь вам, что… — начал он и умолк.
— Вот именно. Что пользы клясться. Вы сами не знаете, так это или нет.
Кэрд встал.
— Послушайте. Время нашего сеанса еще не истекло, но у меня много дел. На мой взгляд, я больше не нуждаюсь в лечении. Спасибо, что помогли мне — это было неоценимо. Мне хотелось бы иногда видеться с вами, потому что мне нравится с вами говорить. Но с обследованием и лечением покончено.
Арлен раскрыла глаза и рот, обретя дар речи только через двадцать секунд по настенным часам.
— Ну, знаете! Можно подумать, что это вы доктор, а я пациентка! Я вас не отпускала!
— Мне надоело толочь воду в ступе и надоела политика, из-за которой я здесь сижу. Уйти отсюда я не могу, но и сотрудничать с вами не обязан.
— Вас объявят неизлечимым и каменируют.